В воскресенье утром они пошли в церковь. Они всегда ходили в церковь по воскресеньям. Но на этот раз Мергель не дошел до нее. Он внезапно вспомнил, что ему нужно на вокзал. Прибавил он еще парочку смешных и нелепых доводов, зачем ему в воскресенье утром на вокзал, но она его не слушала. Его целлулоидные доводы она восприняла как истину априорно. Она сказала, что будет ждать его в церкви. Сегодня обещал читать проповедь какой-то приезжий пастор, великий дробитель нравственных пороков, и она не хотела пропустить ее. А Мергель поехал на вокзал. Тут он взял билет с несколькими пересадками, и уже скоро, тихий, благоденствующий, безбагажный, слушал под собою перестук дальних странствий. В то же время он с некоторым отдаленным злорадством представлял, как однажды она завоет, и начисто выветрит у нее из головы все пустые, сюсюкающие, томные стишки, как исступленно звонящая карета примчит ее в больницу, как тут во всю мочь будут надрываться врачи и она, как не поверит своим глазам акушерка, когда вместо скользкой черной головки, испокон веков появляющейся в надлежащем месте, в ее напрягшиеся руки упадет теплый гладкий голыш размером чуть меньше страусиного яйца, как отнимется дар речи у несчастной акушерки, а в это время спокойная, ничему не удивляющаяся мать своим ровным тихим голоском попросит дать ей подержать новоявленное чудо-чадо. А потом вдруг, потом вдруг раздастся странная отрывистая дробь, все поворачиваются, и глядь, а в окне прилетевший счастливый отец, стучит клювом в стекло и бьет шумными крылами... На удивление попутчикам солидный серьезный господин, отрешенно смотревший в окно на проносящиеся мимо виды, неожиданно начал весело и громко хохотать и смолк только тогда, когда на глаза его навернулись слезы.

Керептук: абстракционистская мазня. Ляпотня цветастых клякс. Даже если отойти подальше и всмотреться, ничего не разберешь в этой невразумительной мешанине.

Мергель прибыл уже под вечер. Прихваченный вечерним сумеречным сквознячком, он еще успел вызнать, что приехал в Тибертай, что горожан здесь не видели давно, что яблони уже зацвели, а главное, что про Керептук здесь слышат в первый раз. Успокоенный, он заснул.

Утро выдалось как на диво - влажно-солнечное, цветистое, свежее. На небе застыли толстые ватные облака. За горизонт убегали холмистые поля. Сверху пригревало, у обочин встречались невнимательные к окружающему коровы, но ни мухи не было в теплом травяном воздухе. Он оставил в стороне достопамятный Рэумаэрон и прошел Кеппек. Ему был нужен призрачный Керептук, и его Мергель вскорости открыл.

Он зашел в лесок и здесь набрел на поляну, совсем недалеко от дороги. Полянка была зеленая, на самую середину ее выбежала из лесу стайка белых широкошляпых грибов, и рядом торчал кривой пенек. Мергель присел на него, оглядываясь, и замер. Была тишь, и он слушал ее и пил чистый воздух. В следующие мгновенья все здешние обитатели - деревья, стайка детски непосредственных грибов, укромные лесные обитатели, - все уже видели его в работе: он, занятой, погруженный в себя, прикреплял к столбику заготовленный еще в поезде плакат, на котором аккуратными буквами было любовно выведено: "Керептук".