Опять эти шаги за спиной. Хоть фонари и горели почти везде, но было как-то неприятно слышать это мерное неизвестно чье топанье позади себя на пустой ночной улице. Почти от самого магазина я их слышала – то дальше, то ближе, почти рядом. Я даже оглянулась пару раз – но никого не увидела, да и сами шаги смолкли на несколько мгновений. Совсем нервы ни к чёрту, подумала я про себя – может это разные люди по своим делам идут, а ты всё на свой счёт принимаешь! Кому я нужна в самом деле! Сейчас вот за переездом сверну в переулок, заодно и угол срежу, там до дому уже совсем рукой подать. И свернула. Здесь темнота казалась ещё гуще – совершенно чёрное пространство тянувшихся за низенькими заборчиками вскопанных огородов только подчёркивало одиночество светившихся кое-где окошек. Выпавший вчера снег за день растаял, ручейками собрался в лужи и расквасил дорогу в чавкающее месиво. Я уже метров через 20 поняла, что зря я сюда повернула – идти теперь пришлось в полной темноте, ближайший фонарь горел далеко впереди на повороте к дому, а эти шаги не исчезли, наоборот – сзади уже совсем близко слышно было, как кто-то, шлёпая по грязи всё быстрее приближается ко мне. Я ускорила шаг, я почти бежала к этому фонарю вдали, как будто стоило мне выбраться из этой чавкающей темноты, шагнуть в круг света – и уже никакая опасность не сможет меня настичь. Но тот, что сзади тоже прибавил шагу. И как-только я поравнялась с узким проулком, ведущим вниз, к посадке возле железнодорожной линии, он неожиданно оказался сзади, обхватил руками и стал тащить… Я заверещала, но его рука в толстой куртке почти закрывала моё лицо, не давая дышать, я тянула пальцами этот его рукав, отчаянно дёргалась, пыталась вывернуться, приседая, я запрокидывала голову вверх, чтобы хотя бы мой нос был выше его локтя. Но он, обхватив меня другой рукой за талию, прижимал к себе и не пускал меня опуститься вниз. Он, тяжело дыша сквозь зубы хрипел мне в ухо: «Сука! Заткнись!» Я понимала, что если он утащит меня туда, влево – мне конец! И продолжала упираться изо всех сил, пыталась дотянуться до ближайшего забора – да где там! С каждым его рывком мы двигались к узкому проходу между глухих заборов! Ну, хоть кто-то же должен меня услышать! Может кто и слышал, но выходить не собирался – только яростный собачий лай со всех сторон был ответом на мой отчаянный визг. И вдруг он толкнул меня, сбил с ног и повалился сверху, к его хриплому рычанию присоединилось другое, совсем звериное, а его руки отпустили меня – он теперь взвизгивал тонко, почти по-женски, дёргался, толкая меня и отодвигаясь всё дальше, и наконец-то эта возня с криком и рычаньем стала удаляться. Когда я, упираясь руками в грязь приподнялась, то увидела в свете далекого фонаря убегавшую фигуру и собак. Мне тогда показалось, что их несколько. И только тут услышала где-то за спиной грохот железных ворот и мужской голос: «Ха! Фу! Ко мне, Ха!». Одна из собак оглянулась, напоследок облаяла убегавшую фигуру и в несколько прыжков подскочила ко мне. Она стала вертеться рядом, наступая тяжелыми лапами на мои ноги, стараясь дотянуться горячим мокрым языком до моего лица. Но это было после всего почему-то совсем не страшно. Я обнимала её за лохматую шею, гладила большущую лобастую голову, плача и смеясь одновременно. Тот, кто кричал сзади, подбежал, схватил собаку за ошейник и ругая потащил в сторону: «Ах ты ж свинота! А ну место! Я тебя!» – Псинка виновато опустив голову перебирала лапами и даже поджала лохматый хвост. Я крикнула ему: «Не надо её! Обижать! Она же спасла меня! – я неловко разворачивалась, пытаясь встать, поскользнулась и опять села в лужу, но продолжала – Вы не слышали, никто не слышал, а она услышала и пришла! Она спасла меня! От этого!». А он продолжал скороговоркой, лишь слегка меняя интонацию, иногда видимо обращаясь и ко мне тоже: «Вы не бойтесь, извините. Я кому сказал! Она не кусается! Иди место! Ой простите. Я вам помогу» – тут он отпустил собачий ошейник и стал меня поднимать. Я видимо подвернула ногу – наступать было больно, и схватилась за него и тут же отдернула руку – даже в тусклом ночном свете было видно, как на его одежде расплываются темные грязные пятна.

– Ой, я вас испачкала!

– Да ну что Вы, в самом деле, пойдёмте, сейчас всё почистим – подхватил меня под локти и повел к настежь распахнутым воротам, туда где видно было свет из распахнутой двери во дворе. На ходу он оглядывался на собаку и грозно приказывал – Иди место! А ну я тебя!

– Не ругайте, она хорошая – отвечала я за неё, всхлипывая, но он, по-моему, меня не слышал. Когда мы зашли во двор, он на мгновение остановился, показал рукой в сторону темной возвышавшейся громады, потом повернулся к светившейся распахнутой двери и спросил скорее сам у себя:

– Может в дом? Да тут вот и банька как раз… А? Давайте я вот тут вас посажу, а потом уж… – и мы зашли туда, где ярко горел свет. Он усадил меня на лавку, и тут же выскочил в темноту двора со словами:

– Вы тут это… Я сейчас ворота того… и эту на цепь посажу! Как это я забыл! А она вишь, через забор сиганула!

– Как хорошо, что она сиганула, – пробормотала я, щурясь от яркого света – страшно подумать, чтобы стало, если б она на цепи была… – он меня, конечно уже не слышал, где-то во дворе он гремел воротами, опять ругал мою спасительницу, а я только сейчас поняла, как мне было страшно. Глаза наполнились пекучими слезами, нос тут же отказался дышать, из него тоже потекло, и я оглянулась вокруг в поисках салфетки или чего-то более подходящего. Рядом стоял стол, накрытый цветастой скатертью, на нём – ноутбук, сигареты, пепельница, тарелка с нарезкой, электрический чайник и большая пузатая кружка. А салфеток никаких не было. В углу – огромный резной буфет, но глянув на свои грязные руки, я не решилась трогать его изящные ящики и дверки. Придёт хозяин – потом у него салфеток спрошу, да и умыться сперва не мешало бы. Я вытащила из кармана мокрых джинсов зажигалку, но добиться от неё огня мне не удалось. Жаль… Сигаретку бы хорошо сейчас… А пока можно чаю выпить, для успокоения… Я отпила из кружки и ощутила явственный алкогольный привкус. Впрочем, было вкусно, похоже на глинтвейн. И на самом деле успокаивало. Когда он вернулся, я эту его большую кружку уже почти всю и выпила. И почти успокоилась. Если бы помыться и переодеться – так и совсем хорошо было бы. Он прикрыл за собой двери, и положил на лавку нечто мокрое:

– Вот, я Ваш шарф там нашел, извините, что Ханна вас так напугала- он сел на табурет напротив меня.

– Это не мой шарф – ответила я.

– Вы не подумайте, я заплачу сколько скажете, я ж понимаю, раз такое дело.

– Ничего Вы не понимаете, и совсем это не она – покачала я головой, всхлипнула и попыталась улыбнуться.

– Да чего ж не понять! Это вы же кричали… Ну раз собака напала – перебил он меня.

– Да это не она напала! Она как раз прогнала того, кто напал! – возразила я.

– Но как же, я ж видел! – удивился он.

– Зажигалка есть у вас? – спросила я, понимая, что сейчас придётся долго рассказывать.

– Что? В смысле? – не сразу понял он.

– Курить здесь можно?

– А, это! Да, конечно – он, похлопав по карманам вытащил спички, подвинул поближе ко мне сигареты и пепельницу, когда я сунула в рот сигарету и протянула руку за спичками, он качнул головой.

– Давайте я вам… – поднёс зажжённую спичку и пояснил – у вас руки грязные, да и это вот всё – умыться бы вам. Он тоже закурил и продолжил – у меня банька тут, я вот… поэтому, Вы извините – и показал на свой грязный халат. Я глянула и засмеялась:

– Извините, это, наверное, нервы – но это и в самом деле было комично: мужчина по всему видать солидный, седина уже вовсю пробивается, бородка такая профессорская, очёчки криво сидят, но видимо стильные, одет в перепачканый банный халат, обут в кроссовки на босу волосату ногу – сидит извиняется перед грязной незнакомой женщиной, бомжового вида, которая к тому же этот его халат и выпачкала. И заметив, что мой нервный смех его смутил продолжила – Это я должна извиниться за своё это всё! На меня вот только что напал здесь…этот! – весь ужас произошедшего опять встал перед моими глазами, губы мои задрожали, глаза защипало от слёз и пришлось голову поднять повыше, чтоб они опять не полились ручьём и дышать глубоко. Дышать выходило плохо – получались прерывистые всхлипы – Я… Я кричала, и никто… никто не слышал!