— Мне хотелось узнать, пахнет ли еще что-то им, — оправдывается она. — Я уже почти не помню его запах.

— Мне кажется, те вещи все пропахли мной, — говорю я.

— О, — смеется она. — Это всё объясняет.

Я на секунду задумываюсь, хватит ли у меня духу поделиться со Сьюзен тем, что у меня осталось от Бена. Хватит.

— Подождите секундочку, — прошу я. Достаю засунутую в пакет подушку Бена, развязываю пакет сверху и протягиваю Сьюзен. — Понюхайте.

Она с сомнением глядит на меня, но затем наклоняется, опуская нос в пакет.

— Это он. Боже. Это его запах.

Ее веки закрываются, по щекам текут слезы. И я впервые вижу, как Сьюзен позволяет себе поплакать.

МАЙ

Мы целый день просидели в приемной у врача на неудобных стульях, рядом с людьми, больными всякими заразными болячками. Бен тысячу раз повторил, что нет никакой необходимости идти на прием. Однако врач, когда мы все-таки к нему попали, обеспокоился тем, что Бен так легкомысленно отнесся к случившемуся. Ушли мы с рецептом на викодин.

Дома Бен позвонил в китайский ресторан и сделал обычный свой заказ, только я слышала, что он попросил и белый, и коричневый рис. Мне вспомнилось, как на первом нашем свидании он сказал, что заказ риса двух видов будет означать конец романтическим отношениям, однако на душе у меня потеплело. Мы с Беном как единое целое. Каждый из нас знает, чего хочет другой. Знает, что нужно другому. Мы знаем, когда стоит поспорить, а когда — пойти на компромисс. Мы не пытались подстраиваться друг под друга, чтобы произвести хорошее впечатление. Не тянули время, чтобы посмотреть, подходим ли друг другу. Мы стремглав и с головой окунулись в чувства и отношения, и вот они мы — одна из тех самых пар, что не парится по поводу всяких глупостей и пунктиков своей второй половины. Я люблю коричневый рис, Бен — белый. Мы заказываем оба. Всё прозаично и буднично. Новизна ушла, и то, с чем мы остались просто… потрясающе.

Коробки Бена, предназначавшиеся для спальни, мы еще не распаковали, но перед тем как лечь спать, Бен был полон решимости найти какую-то вещь. Волнуясь за него — ему нельзя было наклоняться — я настояла на том, что поищу ее сама. Бен объяснил, какая коробка ему нужна, и, в конце концов, я отыскала ее: легкую, как пушинку. Я принесла коробку ему, и Бен радостно ее открыл. В ней лежала грязная подушка.

— Что это? — ужаснулась я тому, что эта бяка будет лежать на моей постели. Ее всю покрывали пятна от слюны и какой-то оранжевой жидкости.

— Моя любимая подушка! — сообщил Бен, водрузив ее на одну из моих подушек — подушек, которые я уже считала «нашими», но которые теперь, в сравнении с его жуткой и грязной подушенцией, выглядели только «моими».

— Пожалуйста, убери эту бяку с моей постели.

— С нашей постели, детка. Это наша постель. И на нашей постели должны лежать наши подушки. И эта подушка теперь — наша.

— Ну уж нет, — засмеялась я. — Не хочу, чтобы эта подушка была нашей. Пусть она останется той подушкой, которой ты пользовался, живя один.

— К сожалению, это невозможно. Я не могу без нее спать.

— Но ты несколько месяцев преспокойно спал без нее!

— Да, но теперь это мой дом! Я оплачиваю его аренду! И мне нужна эта подушка в том доме, за аренду которого я плачу!

— Уф, — смягчилась я. — Тогда надень на эту чертову подушку наволочку.

— Запросто.

Бен прошел к бельевому шкафу, вернулся важный как павлин и осторожно лег в постель.

— Ты принял викодин? Он снимет боль.

— Я что, похож на мужчину, который не способен выдержать легкой боли? — спросил он, медленно повернувшись ко мне и положив голову на свою подушку. — Хочешь попробовать полежать на ней? Она очень удобная.

— Нет, спасибо, — помотала я головой.

— Да ладно тебе. Полежи на ней пять секунд. Она теперь — часть нас обоих, — поддразнил он меня.

— Хорошо! — Я подвинулась, чтобы положить на нее свою голову. — Боже, она отвратительно пахнет.

— Что? Ничего подобного!

— И ты еще что-то говорил о моих книгах? Да это же просто подушка-вонючка! — засмеялась я.

— Никакая она не вонючка. Нормально она пахнет. — Бен понюхал ее, чтобы в этом убедиться. — Тебе просто нужно привыкнуть к ней, вот и всё.

— Ага, конечно, — ответила я и выключила свет.

Бен задрых в считанные минуты, а я лежала рядом с ним, ощущая себя самой везучей девчонкой на свете из-за того, что спящий рядом чудак был моим и только моим, из-за того, что он жил со мной и имел теперь право требовать, чтобы его подушка-вонючка лежала на моей постели. Я еще раз понюхала ее и, задремывая, думала о том, что никогда не смогу к ней привыкнуть. Но я ошибалась.

СЕНТЯБРЬ

Коробки собраны. Вещи Бена почти все убраны с глаз. Теперь меня окружают не они, а упаковочный картон. Я оставила себе толстовку и несколько футболок Бена. Оставила в буфете его любимую чашку. Сьюзен отнесла в свою машину кое-какие книги и фотографии. Еще она взяла один из блокнотов, в котором Бен писал, и пару-тройку вещей, совершенно ничего не значащих для любого другого человека, но бесценных для матери.

Теперь, когда всё уложено в коробки, у Сьюзен нет причин задерживаться у меня.

— Что ж, — вздыхает она. — Похоже, мы закончили.

— Похоже, что так, — отвечаю я, на удивление спокойно.

— Хорошо, — кивает она. Ее кивок говорит о том, что она не знает, что еще сказать, что в мыслях у нее сумбур, что ей нужен воздух. — Думаю, мне… пора домой. Это… тяжело. Я не хочу уходить, но… я же не от него ухожу, понимаешь? Просто мне… мне теперь есть, чем заняться дома. Я несу бессмыслицу, да? Мне пора.

— Для меня это не бессмыслица, — обнимаю я ее.

— Ладно. — Сьюзен делает глубокий вдох. — Ладно. Я позвоню тебе на выходных.

— Отлично.

Она открывает дверь и выходит на улицу. Я разворачиваюсь и обвожу взглядом дом.

Вещи Бена убраны, но у меня нет ощущения, что я его потеряла. Наоборот, внутри меня только-только начинает расти другое чувство — едва ощутимое пока, но реальное. Чувство, вызываемое осознанием того, что это прекрасно — сдвинуться наконец с мертвой точки и продолжить жить дальше. Я понимаю, что нужно ловить этот момент, хватаю три коробки с одеждой Бена и загружаю их в машину. Покончив с этим, бегу за еще двумя коробками. И хотя место в машине еще есть, в дом больше не возвращаюсь, боясь дать слабину. Я уговариваю себя, что делаю всё правильно. Что это всё к лучшему. Так надо!

Припарковавшись у Гудвилла[22], я беру коробки и захожу внутрь. Ко мне подходит крепкий мужчина.

— Что у нас тут? — спрашивает он.

— Мужская одежда, — отвечаю я, не глядя на него. Я не могу отлепить своего взгляда от коробок. — Вся в хорошем состоянии.

— Чудесно! — Он забирает у меня коробки. — Вам нужен чек?

— Нет, не нужен, спасибо.

Мужчина открывает коробки и вываливает их содержимое в большую кучу одежды. Я знаю, что мне пора уходить, но не могу сойти с места. Я так и стою, глядя на гору одежды. Это больше не вещи Бена. Это просто тряпки в куче другого тряпья.

Что я наделала?

У меня были вещи Бена, а теперь их нет.

Мужчина берет часть одежды в охапку и относит в заднюю комнату. Я хочу вернуть вещи Бена. Зачем я их отдала? Что он будет носить? Мне хочется перепрыгнуть через прилавок и зарыться в кучу тряпья в поисках вещей Бена. Мне нужно вернуть их! Однако я оцепенело стою, в шоке от того, что сотворила своими руками. Как я могла это сделать? Зачем я так поступила? Видит ли Бен там, где он сейчас, что я натворила?

— Мадам? — зовет меня мужчина. — Вы в порядке?

— Да. Простите.

Развернувшись, я возвращаюсь к машине. Я не могу повернуть ключ в замке зажигания. Не могу завести мотор. Я могу лишь биться головой о руль и поливать его слезами. Моя щека давит на гудок, но мне плевать.