– Они могут захотеть сделать из нас пример.

– Мы занимаем слишком незначительное место среди Вовлеченных, Квилан, чтобы быть достойными оппонентами. Наказывать нас – мало для них чести. К тому же мы уже вполне наказаны. И мы с тобой лишь пытаемся предотвратить наше дальнейшее наказание.

– Я боюсь только, что мы сейчас так же слепы в отношении их реальной психологии, как и они были слепы в отношении нашей, когда вторгались. Со всем их опытом и знаниями они ошиблись в нас. Но и мы тоже еще очень мало сведущи в отношении реакций других существ мира. Как можем мы быть уверены, что рассчитали правильно, если даже они так позорно провалились?

– А так, что мы занимаемся правым делом, ясно? Мы долго и трудно обдумывали эту акцию, которая и началась лишь потому, что они провалили точно такую же. Они настолько возомнили о себе, что рискнули предпринять вторжение всего несколькими судами, с небольшим количеством ресурсов, собираясь исполнить все с математической элегантностью. Они решили сделать судьбы целой цивилизации частью игры, посмотреть, какую культурную выгоду можно от этого получить. А когда из этого ничего не вышло, и ветер смерти подул в лицо, страдали и умирали не они, – но мы! Четыре с половиной миллиарда душ, лишенных благословения из-за того, что какие-то нечеловеческие разумы решили, что так будет лучше, что можно запросто изменить устои любого общества, даже такого, которое отличалось стабильностью целых шесть тысяч лет!

Они не имели права вмешиваться в наши дела, а если уж и решились на это, то должны были быть уверены, что действуют единственно правильным и соответствующим способом, и действительно подумать о тех невинных жизнях, с которыми им придется иметь дело.

– И все же мы можем тоже совершить ошибку. И они окажутся менее толерантными[20], чем мы себе воображаем.

– Но даже если это так, Квилан, даже если они на самом деле и не обладают своей хваленой мощью, – что, конечно, весьма сомнительно, – то и тогда это не имеет значения, Квилан! Если мы преуспеем здесь, эти четыре с половиной миллиарда душ там будут спасены. Они попадут на небеса! И после того, как бог допустит их на небо, уже ничто другое не будет иметь значения.

– Он может позволить им это и сейчас, Хайлер. Он может просто поменять правила игры, поменять правила – и взять их к себе сейчас же.

– Я знаю, Квилан. Но быть здесь и совершить великое дело освобождения – великая честь для нас. И когда открылось, что наши с тобой смерти послужат…

– Это не открылось, Хайлер. Это было сделано. Это сказочка, которую мы рассказали сами себе, а не божье откровенье.

– Все равно. Когда мы обнаружили, что есть способ, которым можно отдать свои жизни с честью, разве мы не подумали о том, что простые люди воспримут это как бессмысленную смерть. Подумали. Но наш путь – это путь чести, потому что мы свято выполняем принцип – жизнь за жизнь. Наши враги знали, что мы не успокоимся, пока не отомстим за смерть своих сограждан. И это не сухая догма, Квилан, пылящаяся в старинных книгах в кельях монахов по заброшенным монастырям. Это урок, который мы должны преподать. Жизнь после этого будет идти своим чередом, но эта доктрина, эти правила должны быть приняты каждым новым поколением и каждой новой расой, с которой нам предстоит еще сталкиваться. Когда все это закончится, и мы погибнем, когда это станет лишь мимолетной секундой истории, линия общей жизни не прервется, и концы этого провода будем держать в зубах мы. Что бы и как бы ни произошло, в будущем люди будут знать, что нападать на Чел значит подвергать себя серьезной опасности. И потому ради их же пользы, в равной степени, как и ради пашей, Квил, предстоящее нам дело мы должны исполнить с честью.

– Я рад, что ты так крепок в своих убеждениях, Хайлер. Твоя копия останется жить со знанием того, ради чего мы сделали все это. Я же умру бесповоротно, без возврата. И не буду знать, за что.

– Я сомневаюсь, что все происходит без твоего понимания и участия.

– Я сомневаюсь во всем, Хайлер.

– Квил?

– Да?

– Ты еще в строю, а? Ты еще намерен исполнить свой долг?

– Да. Намерен.

– Молодчина. И позволь мне сказать тебе вот что: я восторгаюсь тобой, майор Квилан. Делить с тобой твое сознание для меня не только честь, но и подлинное наслаждение. Жаль только, что времени у нас осталось так мало.

– Но я еще ничего не сделал. Я не совершил перемещения.

– Ты сделаешь это. Они ничего не подозревают. Чучело ведь берет тебя в самое сердце их дурацкой цивилизации, в самое средоточие их лжи. И ты справишься.

– Я умру, Хайлер. И умру в забвении – вот единственное, что меня волнует.

– Прости, Квил. Но то, как ты уйдешь… лучшего пути нет.

– Хотел бы в это верить. Но скоро и это не будет иметь никакого значения. Скоро ничего не будет…

Терсоно издал звук, будто имитирующий прочищение горла:

– Замечательный вид, не правда ли, посол? Просто потрясающий. Известно, что некоторые люди стоят или сидят здесь и пьют часами. Да и вы сами, Кэйб, стоите здесь уже, кажется, полдня?

– Вероятно, так, – ответил хомомдан, и его низкий голос эхом отдался в галерее обозрения. – Прошу прощения, я забыл, что для машины половина дня – это колоссальное время. Простите меня, Терсоно.

– О, тут нечего прощать. Мы, дроны, прекрасно приспособлены к терпению и спокойно переносим время, пока люди заняты своими мыслями и делами. Мы обладаем целым набором процедур, специально выработанных тысячелетиями на период подобных задержек. И мы, смею вас уверить, гораздо более дроны – простите мне подобный неологизм, – чем большинство людей.

– Как удачно, – заметил Кэйб. – Благодарю вас. Я всегда считал вас выдающимся созданием.

– Вы в порядке, Квилан? – спросил аватар. Квилан повернулся к сереброкожему существу.

– Я в полном порядке, – и он жестом указал на перспективу поверхности Орбиты, медленно проходившую перед ними, торжественно и победно вспыхивающую мириадами огней. Несмотря на расстояние в полмиллиона километров, она казалась почти рядом. Обозрение было сделано правильно, не так, чтобы казалось, будто между наблюдающим и объектом находится всего лишь стекло, дело было, скорее, в сильном увеличении, дающем возможность рассмотреть детали.

Впрочем, сама галерея вводила зрителей в гораздо больший обман, поскольку медленно вращалась в сторону, противоположную вращению поверхности.

– Квилан.

– Хайлер.

– Ты готов?

– Теперь я знаю причину, по которой они дали мне тебя, Хайлер.

– Неужто знаешь?

– Думаю, что да.

– И какова же она?

– Ты не мой тыл, Хайлер – ты их.

– Их?

– Висквила и наших союзников – кто бы они ни были, – а также тех высокопоставленных военных и политиков, которые санкционировали эту резню.

– Выскажись яснее, майор.

– Казалось, что старому вояке думать особенно незачем, а?

– Что?

– Ты ведь здесь не для того, чтобы я имел возможность поплакаться кому-то в жилетку, и не для того, чтобы у меня была компания, и даже не для того, чтобы помогать мне советами относительно Цивилизации, а, Хайлер?

– Разве я был в чем-то не прав?

– О, нет. Нет, они дали тебе полную базу данных по Цивилизации, но все это можно было почерпнуть и из стандартных общественных источников, типа библиотек и т. д. Ты мой надсмотрщик, Хайлер, – я повязан.

– Я в шоке, Квилан. Тебе не кажется, что это звучит настоящей клеветой?

– Но ведь ты мой «второй пилот», а?

– Им я должен был быть, им я и являюсь.

– Да, на одном из тех старомодных аэропланов с ручным управлением, где второй пилот всегда готов заменить первого, если тот по каким-то причинам не справляется со своими обязанностями. Разве это не так?