Вот причина определенного сходства в строении скелета, внутренних органов у самых различных позвоночных животных или наличия в плавнике кита косточек, свойственных конечностям наземного животного.

Когда-то поразившее Дарвина своеобразие фауны Галапагосского архипелага и в то же время сходство ее с южно-американской теперь не являлось загадкой.

В незапамятные времена на эти островки попали животные с южноамериканского материка.

А потом в течение многих сотен тысяч лет шел процесс расхождения признаков между южноамериканской фауной и галапагосской.

Естественный отбор действовал на каждом островке независимо от того, что происходило в это время на материке.

По этой причине птицы, например, на одном острове отличались от птиц, живущих на другом острове того же архипелага.

Различия были тем значительнее, чем дальше лежали острова друг от друга и чем глубже были разделявшие их проливы.

Некоторые черты сходства между животными Южной Америки и Галапагосских островов сохранились в процессе естественного отбора и прямо говорят об их общем происхождении.

Стала понятной и еще одна загадка островов.

С детства Дарвин, мы знаем, любил собирать жуков. Разумеется, он не мог пройти мимо странных жуков, в изобилии встречающихся на острове Мадейра, — бескрылых. Теперь он вполне мог разъяснить и эту загадку.

Мадейрские острова со всех сторон открыты сильным ветрам, дующим здесь большую часть года. Жуки с длинными крыльями не могли устоять против ветра, уносившего их в море. Там они и гибли. Тех жуков, у которых были крылья покороче, бурей прибивало к земле; подняться они не могли и так спасались. Дарвин сам наблюдал это. Из поколения в поколение погибали длиннокрылые жуки и выживали короткокрылые.

На таких плохо защищенных от ветра островах Дарвин нашел немногие формы насекомых с очень длинными сильными крыльями. В бурю они могли бороться с ветром, уносившим их в море, и выживали.

Так, естественным отбором, действовавшим из поколения в поколение, были созданы бескрылые формы жуков, ползавших во время бури и этим спасавшихся от гибели, и длиннокрылые, способные выдержать состязание с ветром.

В 1855 году Дарвин писал по этому поводу Гукеру: «…Я полагаю, что разгадал причину, а именно, что способность к полету была бы вредна для насекомых, населяющих ограниченные морем пространства, и подвергала бы их опасности быть снесенными ветром в море». Действительно, на более мелких, чем Мадейра, островах бескрылых жуков еще больше.

По совету Лайеля, в начале 1856 года Дарвин стал писать большой труд о происхождении видов.

Но это не была известная нам книга «Происхождение видов». Начатый им труд должен был быть в 3–4 раза обширнее и подробнее: теория состояла из ряда логически связанных положений, каждое из которых, он считал, надо хорошо обосновать многими фактами, а так же разобрать доводы против и за нее. Лайель высказал соображение, что следовало бы одновременно с написанием этой работы опубликовать краткое изложение своих взглядов, чтобы никто другой не опередил с этим.

Дарвину это казалось неприемлемым, потому что в кратком виде невозможно сколько-нибудь убедительно передать всю систему его взглядов на эволюцию органического мира.

Кто-то выступит раньше! Значит, надо спешить? «Я ненавижу самую идею писать ради приоритета, — отвечает он Лайелю, — хотя, конечно, мне было бы досадно, если бы кто-нибудь напечатал мои теоретические взгляды раньше меня». А в письме к Гукеру говорит о полной невозможности издать теоретический очерк без доказательств: «Я думаю, что стал бы издеваться над всяким другим, кто бы это сделал…»

И все-таки он мучительно сомневался, правильно ли поступает, отвергая совет Лайеля. Наконец, им было решено продолжать работу по старому плану. Пусть на это уйдет много лет! Труд должен быть полным и доказательным.

Прошло два года, за это время удалось написать около половины задуманного произведения.

В то время, как у него шла эта работа, он получил письмо от одного из своих знакомых натуралистов, Альфреда Уоллеса, с которым он года четыре тому назад случайно познакомился в Британском музее.

Альфред Уоллес писал с Малайского архипелага, что он прилагает свою статью и просит посмотреть, представляет ли она научный интерес.

Если мысли, изложенные в статье, — писал Уоллес, — мистер Дарвин найдет важными, то он просит передать ее Лайелю.

Статья была невелика и превосходно написана. Она называлась «О стремлении разновидностей бесконечно удаляться от первоначального типа».

Дарвин читает ее… Многие мысли автора были удивительно сходны с его собственными. Можно было бы сказать, что это очень краткое, но блестящее изложение их. Произошло то самое, о чем не раз предупреждали его родные и друзья. Надо спешить, говорили они, опубликовать свою теорию хотя бы в виде извлечения, «…пока кто-нибудь другой не придет к чему-нибудь подобному».

И этот другой действительно появился, и он прислал свою статью на суд Дарвина…

Тяжело и мрачно на душе ученого. Двадцать лет тому назад он записал свои первые мысли о происхождении видов в записную книжку.

Двадцать лет с самозабвением вынашивал их, двадцать лет упорного труда…

Можно напечатать свою работу, она закончена уже почти до половины, а потом начать хлопоты о появлении в свет статьи Уоллеса!

Нет, так сделать невозможно, это бесчестно!

Как же поступить? Где выход? И сил нет, чтобы искать разумное решение. Главное, какое поразительное совпадение мыслей: его и Уоллеса!

Дарвин пишет Лайелю 18 июня 1858 года: «Ваши слова, что меня опередят, полностью оправдались… Никогда я не видел более поразительного совпадения… Он не пишет, что просит меня опубликовать ее, но я, конечно, тотчас же напишу и предложу послать ее в любой журнал. Итак, вся моя оригинальность, какова бы она ни была, разлетится в прах, хотя моя книга, если она когда-нибудь будет иметь какое-либо значение, не обесценится, ибо весь труд заключается в применении моей теории.

Надеюсь, вы одобрите очерк Уоллеса…»

Через неделю он пишет Лайелю: «В очерке Уоллеса нет ничего, что не было бы более полно изложено в моем очерке, переписанном в 1844 году и читанном Гукером лет двенадцать тому назад. Около года назад (вследствие переписки по некоторым вопросам) я послал краткий очерк моих взглядов (копия которого у меня есть) Аза Грею, так что я могу искреннейшим образом утверждать и доказывать, что ничего не заимствовал у Уоллеса. Я очень желал бы опубликовать теперь очерк моих общих взглядов, страниц на десять или около того; но я не уверен, будет ли это с моей стороны благородно».

Дальше в том же письме он говорит: «Я скорее соглашусь сжечь всю мою книгу, чем допустить, чтобы он [Уоллес. — В. К.] или кто-либо другой мог подумать, что я поступил так из низких побуждений», то есть напечатать краткий очерк своей теории после получения статьи Уоллеса.

На другой день Дарвин уже совершенно уверен, что печатать краткий очерк он не может. «Первые впечатления, — говорит он Лайелю, — обычно бывают верными, а я сразу же подумал, что было бы бесчестным печататься теперь».

Выход был найден — его подсказали верные друзья, Лайель и Гукер.

Они приняли мудрое решение: послать секретарю Линнеевского общества статьи Дарвина и Уоллеса одновременно с приложением объяснительного письма. Друзья запросили от Дарвина ряд научных документов, свидетельствующих, как давно он трудится над вопросом «Происхождения видов», и хотели их также передать в Линнеевское общество.

Письмо пришло в Даун в минуты отчаянного горя его владельцев. Только что умер от скарлатины двухлетний сын. Другие дети тяжело болели. Мать была вне себя от страха за жизнь детей.

Дарвин отвечает Гукеру: «Я в полном изнеможении и ничего не могу делать…»