Прошло пять лет. Весной 1924 года мы с женой и сыном переехали из Югославии в Париж, а в декабре того же года я получил от сестры письмо с просьбой разыскать в Париже господина М. Дюранд. Просьбу эту я не исполнил и меня не трудно понять, так как человеку, никогда раньше в Париже не бывавшему и с городом мало знакомому, разыскать француза с этой фамилией очень трудно. Вероятно, тогда их было меньше, но в телефонной книжке 1965 года числится Дюрандов.

Прошло еще полтора года, и как-то раз сговорились мы с друзьями пообедать в ресторане. К обеду я опоздал и, когда вошел, жена сидела уже за столиком, а один из сидевших с ней громко назвал меня по фамилии.

После обеда ко мне подошел господин, сидевший за соседним столиком, и осведомившись – действительно ли моя фамилия Хитрово, выразил желание со мной поговорить.

Фамилия моя, сказал он, Чернояров, я инженер; находясь в 1921 году в Константинополе, поступил на службу во французскую компанию, и с тех пор работаю в Малой Азии, в Турции, сейчас же нахожусь в Париже, в отпуску. Мой начальник называется Марсель Дюранд; во время войны он был офицером и находился в 1919 году с французскими войсками в Одессе... Далее следует рассказ о том, что мы уже знаем. Дюранд пытался войти в связи с сестрой, но сделать это было трудно по той причине, что она вышла замуж и фамилия ея стала Эрдели. Пакет они вскрыли, ознакомившись с его содержанием и отдавая себе отчёт в его ценности. Бережно хранили. «Не родственник ли вы Маргариты Сергеевны? И не знаете ли, где она находится?» – закончил свой рассказ Чернояров.

Прошло несколько месяцев и в один прекрасный день я отправился по адресу, где помещалась компания, и где Марсель Дюранд передал мне пакет с письмами и фотографиями...

У меня сохранилась доверенность, данная сестрой Маргаритой Сергеевной иеромонаху Феодосию, состоящему при Владыке Митрополите Антонии, которому я все и передал. Доверенность датирована 16 марта 1926 года».

– Это писал мой родной дядя Владимир Сергеевич Хитрово... Так вот, еще раз взгляните на эти письма и фотографии, Николай Васильевич. Многие из царских фотографий, повторяю, в единственном, в нетиражированном экземпляре...

– Не отважусь я больше ни на какие советы, Николай Александрович. Но я счастлив, что прикоснулся к несомненно историческим реликвиям, видел их своими глазами. Многим и многим этого никогда не представится...

Семейными советами Волковых и Рудневых решено крестить меня в православную веру. С моего согласия. Да. Затверждено также, что крестным моим отцом будет кадет Георгий Григорьевич Волков, крестной матерью президент дамского общества в Каракасе Лидия Артуровна Руднева – из этой знаменитой варяжской семьи.

И тут дорогие соотечественники, получив моё прочувствованное и не скорое согласие, в котором, похоже, сомневались, развернули бурную деятельность. Начались телефонные звонки обоюдные, какие-то не столь мне понятные глубокомысленные «совещания», практические уточнения. Ах, опять я доставляю хлопоты добрым людям. Но для них, чую, это не обременительность, радость!

Потому! Потому я «отдан» в руки отца Павла. Сегодня часа четыре подряд в доме священника, ясно, почти без перекуров (всего один раз улизнул во двор, под пальмы, глотнул сигаретного дыма!), слушал его беседы, лекции. В основном они «крутились» вокруг философской и православной сущности восьмиконечного русского креста. Отец Павел уточнил, что «философия креста – основа всего». Остальное «бывший комсомолец» прочтёт, мол, в Священном Писании...

Как всё не просто!

С утра позвонила из Валенсии матушка Ольга, попросила непременно и не откладывая ни на день приехать в городок Турнеро, побыть мне перед предстоящей дальней дорогой у мироточащей чудотворной иконы Казанской Божией Матери. Они, мол, с отцом Сергием тоже подъедут...

Конечно ж, со стороны Георгия Григорьевича и Екатерины Иосифовны – никаких возражений нет. Просит ведь матушка Ольга! А я радуюсь, что предстоит возможность вновь пообщаться с экспрессивным отцом Сергием, послушать его радикального накала пророчества о «конце света», проклятия в адрес «сатанинских сил», бесовские лики коих в моем практическом представлении рисуются конкретными и зримыми.

– Нищему собраться, только подпоясаться!

– Верно ты заметил, – улыбается Волков, выруливая на улочку привычного уже нам маршрута – в Карибском морском направлении.

Турнеро – маленький пыльный городок часах в полутора-двух езды от венесуэльской столицы. От Валенсии путь и того короче. Те же горные виды. Те же пожары с дымными шлейфами, возносящимися в горячее небо. Спуск с хорошей автострады на проселочную дорогу – с выбоинами, с хрустящим под резиной колёс мелким щебнем, с хилым, угоревшим на жаре, кукурузным полем на окраине городка. Возникают несколько зданий фабричного типа. Это предприятия по переработке сельхозпродукции, как поясняет Волков. Да, наверное, что-то типа наших мясокомбинатов или мукомольного производства? Что еще может возникнуть в этой сельскохозяйственной зоне! Затем – полупустынный вещевой рынок с развешанным на веревках ширпотребом, товаром вполне ходовым на тюменской «толкучке», а здесь, по всему, больше продавцов, чем покупателей. Уж точно!

– Пыльный ящик! – с каким-то понравившимся ему азартным удовлетворением произносит Волков. – Не хочешь заглянуть?

– Да нет! – вяло говорю в ответ, приветствуя тем же вялым жестом ладони скучающую под навесом от солнца стайку молоденьких торговок-мулаток.

Наконец – большой квадрат искомого дома на другой окраине Турнеро. На храм как-то и не похоже это простое строение. Желтая штукатурка высоких стен, плоская крыша и окрестная пустынность полузабытой околицы, коей вполне приличествовали бы в соседстве заросли сибирской полыни или крапивы. Сегодня будний день, потому у подъезда дома почти нет машин, а в воскресенье, поясняет Волков, обычно не протолкнёшься от паломников из дальних мест страны, даже из соседних стран.

Почему-то вдруг подумалось о «качестве» веры Волкова. В большом неистовстве перед церковными «делами» мной не замечен он, всегда ровен, крестится перед иконами, но в истовом пристрастии «лоб не расшибает», за что был, помню по прошлому нашему гостеванию у родни Гуцаленко, мягко укоряем и своей сестрой матушкой Ольгой, и иронично – зятем отцом Сергием.

Вольно иль невольно, сам отец Сергий как-то был бы больше понятен мне в качестве трибуна, оратора на патриотическом митинге, нежели окуривающим в своей Валенсии кадильным дымком немногочисленную эмигрантскую паству в белой и скромной церковке под тропическими пальмами.

Чудотворная икона!

Она посреди просторного зала, приспособленного под храм. Сейчас он католический, вначале был православным. То есть православных арабов, когда-то основавших здесь церковь тина молельного дома, «переманили» к себе католики. Что ж, еще Достоевский говорил, что католицизм – это не религия, а организация. Вот и здесь к русской иконе православных иерархов не пускают теперь католики. Одного отца Сергия, и то – со «скрипом».

В католическом «помещении» ряды скамеек, как в нашем деревенском клубе. Много плотницкого стука. Ходят какие-то мужики: чинят деревянное, забивают гвозди. На нас ноль внимания. Другого молящегося народа нет.

И все ж таки чудотворная русская икона жива и служит верующим разных конфессий! Она на виду, на возвышении, в окружении цветочных венков, горящих свечей. Росные капельки масла миро, проступающие зримо на лике и одеянии Богородицы, накапливаясь, стекают по плашке иконы вниз, впитываются в белую вату, которая меняется здесь по мере необходимости.

Возле чудо-иконы, приехав ранее нас, под стуки молотков служит отец Сергий.

Принимаю благословение священника, как обучен им же в прошлый наш приезд в Валенсию.

Подходит матушка Ольга:

– Хотела я, чтоб вы убедились собственными глазами! Вот оно, чудо! Мироточит...