...Вечером пришел старый кадет Ростислав Георгиевич Савицкий. В корпусе он начинал обучаться еще в России, а в эмиграции, в Сербии, был дядькой, то есть кадетом старших классов и воспитателем в группе малыша Жоры Волкова. И вот – наставник и ученик сравнялись судьбами.

Перед войной Савицкий окончил ещё юнкерское артиллерийское училище в Югославии, потом университет в Германии. Инженер-строитель. Прибыв в Венесуэлу одним из первых океанских транспортов, строил мосты, туннели. Как строитель метро, удостоился памятной доски на одной из станций здешнего метрополитена. «Боролся ещё, – говорит, – в те годы с местной мафией и коррупцией».

Сухопутник по судьбе и профессии, он страстно любит флот и всё, что с ним связано. Понравилось, что и я, собеседник, к флоту имею отношение, потому старик разоткровенничался. К тому ж отец Савицкого был морским офицером. Воевал в «первую войну», то есть в первую мировую, на Черном море.

Вспоминая о старой России, Савицкий, не стесняясь, промокал платочком глаза: «Это мы сами виноваты, проморгали Отечество, отдали его жидам!.. Неужели сейчас русские люди ничего не могут сделать с жидами? – и вопросительно смотрел на гостя из России. – Надо скрутить их в бараний рог! Неужели ничего не делается?» – «Дело не только и не столько в «жидах», сиречь евреях, Ростислав Георгиевич, их и не очень много в Союзе... Хотя всему миру известно: преобладание их всюду создаёт проблему! В эпоху Сталина, скажу вам, многие из них усердно послужили советской государственности, науке, культуре, замечательно, например, играли на своих скрипках в симфонических оркестрах... Беда сейчас в наших русских дураках. Сегодня они тысячными толпами бегают по Москве и по другим городам с восторженными выкриками: «Ельцин! Ельцин!». И чую я нутром, кровью умоемся от этого Ельцина... Не придется ли сибирякам вновь снаряжать дивизии и помогать столице нашей, как в сорок первом, на этот раз освобождать Москву от своего отечественного быдла?!» – «И многие в России так думают?» – «Есть люди, Ростислав Георгиевич. Но нас меньшинство, к сожалению...»

Родственники Савицкого – знаменитые ученые, изобретатели, профессора, руководители крупных компаний. Да, за пределами Отечества.

Выяснили за разговором, что это Ростислав Георгиевич присылал в «Тюмень литературную» большой рукописный рассказ капитана первого ранга Б. Апрелева о том, как на народные средства накануне первой мировой войны был восстановлен военный флот Российской империи – после страшной трагедии Цусимы, после всей провальной русско-японской войны. Показательный пример всенародного патриотического порыва – и богатых меценатов, и простых крестьян, жертвовавших на постройку новых крейсеров и эсминцев свои золотые рубли и скудные свои копейки. Статью я печатал в четвёртом номере «ТЛ», получил массу откликов, просьб о перепечатке...

Весь вечер заносил в тетрадку адреса зарубежных подписчиков на свою тюменскую газету.

Вольно или невольно, но постоянно ношу в себе некую обязанность в публичном «отчете» перед людьми, позвавшими меня погостить в далёкой, приютившей их, стране, оказавшими столь нежное внимание, взяв на себя хлопоты по всем «мелочам» этого гостевания – до недавней поры вовсе незнакомого им человека. Конечно же, как субъект простой, неизбалованный излишествами материальными иль привычкой к лени, праздности (чего нет, того нет!), знаю цену этих забот. Понимаю и желания соотечественников поговорить с человеком «оттуда», пусть из «красной» России, но из Отечества, любовь к которому не избыта в долгой эмиграции. По большому счету, Россия, нежная любовь к ней, привитая им русскими родителями, учителями-воспитателями, всем строем эмигрантского бытия, может быть, единственное, чем и жива старая эмиграция.

Да разве случайно гостевавший полгода назад у меня в Тюмени Волков в самом первом застолье, когда мы еще присматривались друг к другу, невольно стремясь выявить сущность двух миров наших – российско-советского и его, далекого, белоэмигрантского, но все же родного, русского, разве случайно Георгий Григорьевич предложил прослушать магнитофонную кассету с записью выступления на одном из кадетских съездов его однокашника из Сан-Франциско Миши Скворцова. Голос на пленке звучал на фоне музыки, кассета, ясное дело, готовилась, записывалась специально для далеких соотечественников, для нас, в тот момент разгоряченных парой тостов, скорым взаимопониманием, будто были мы уже тысячу лет знакомы и не впервые вели беседы живого русского свойства.

...Голос этот так и звучит во мне необычайно тепло и в то же время с грустинкой, понять которую по силам, по менталитету способны лишь наши родственные русские души. И сам я с той поры во власти этих слов, этого голоса, который продолжает жить во мне как голос надежды, несмотря на все мятущиеся тревоги в душе, что возникают под трезвым крестьянским обозрением про исходящего в родной стране.

«Россия! Какой конгломерат мыслей, чувств и переживаний вызывает это слово. О великий и могучий, свободный и правдивый русский язык, помоги мне описать мою Россию, Родину мою! Нет, она не моя Родина, она Родина моих родителей. Для меня, бездомного, она больше, чем Родина. Когда я слышу слово РОССИЯ, сердце как-то странно сжимается и чувство, похожее на предпричастное чувство, охватывает меня. Я знаю по чему, но не умею этого объяснить. Моя Россия – это не толь ко географическое её расположение, не только её история, музыка, литература, художества или русский народ. Моя Россия это всеобъемлющее чувство любви и красоты. Да, именно безгранично красивой любви во всех её проявлениях. Моя Россия зовёт на подвиг без размышлений, она открывает сердце и заполняет его до предела... В эти моменты вспоминаются и Пётр, и Екатерина, и Суворов, и Архип Осипов, и Нахимов, «Кореец» и «Варяг», Минин и Пожарский, и русский кадетский корпус в Югославии. Они – моя Россия. Илья Муромец и Владимир Красное Солнышко, Иван царевич и Жар-птица, и смышленый Иванушка-дурачок в наших сказках – это тоже моя Россия. Не говоря уже о русской песне всех жанров.

Упряжь тройки, колокольчик под дугой, деревенская изба, самовар, балалайка и деревянная ложка – всё это моя Россия.

Не говорите: я в ней не был. Всю жизнь свою я прожил с ней. Мысль о моей России похожа на первый взгляд матери на своего первенца, на взгляд влюбленных первой любовью.

Моя Россия – это самая красивая женщина в мире, самая нежная, самая любящая мать-страдалица. Нет, не говорите, что моей России нет... Я верю, что моя Россия – это спящая красавица, которая спит уже более семидесяти лет крепким сном. Но я верю, что настанет день, когда придёт Иван-царевич и разбудит её нежным поцелуем. И встанет она еще краше и милей. И широко открытыми свободными руками призовёт и прижмёт к своей груди нас, верных, не утративших в неё веру, детишек. И материнская ласка её охватит нас, и слезы радости и умиления смоют скорбь сиротскую с наших, верующих в неё, лиц. Когда это будет, не знаю. Когда? Не знаю... Но это будет.

Вы не должны со мной соглашаться, дорогие друзья. Я этого не прошу и не ожидаю. Но только не спорьте со мной.

Это моя Россия. Это моя Россия. Это моя Россия!»

«Отчет» мой, или пресс-конференция, о которой несколько последних дней мимоходно вспоминал Георгий Григорьевич, про исходил сегодня глубоко пополудни, в доме моих ровесников Рудневых. Я уже знаком с этой семьей – потомками славного российского героя, командира крейсера «Варяг» Всеволода Федоровича Руднева. Хозяин дома, внук варяжца Георгий Георгиевич, служит крупным инженером в венесуэльской нефтяной компании, много бывает в заграничных командировках, решая представительские дела своей фирмы. Лидия Артуровна, жена и родительница двух детей, тоже дворянских кровей, мать её, кажется, была фрейлиной царского двора, а дочь теперь – президент русского дамского комитета в Каракасе, занимается благотворительной деятельностью, организует православные праздники, встречи с соотечественниками, выставки народного искусства. Дети, сын Всеволод и дочка Ксения – отроки школьного возраста, учатся музыке, помогают отцу Павлу в церковной службе в храме Святого Николая. Словом, говоря советским языком, семья активных общественников.