«Не наушничай! — И, уже смеясь добрыми глазами, спрашивала: — Доносчику… что?»

«Доносчику — первый кнут!» — грустно повторяла я ее поговорку.

Тут мы смеялись обе, и она часто добавляла:

«Для меня хуже всего на свете — стыдиться поступков близких людей…»

Сейчас я удивлялась, как мысль об этом не пришла мне в голову раньше.

Вадим крепко сжал мне локоть.

— Ну вот, теперь уж приходится признаться, что даже лучшие из лучших девушек подвержены непонятным капризам…

Я опять засмеялась. Я чувствовала себя свободной и не нуждалась в оправданиях. Конечно, я буду помогать Анне Николаевне, когда это будет касаться только меня, но уж никогда больше не покривлю душой, не пожертвую делом, ради которого мы все здесь бьемся. Быть такой, как обо мне думает Вадим, не так уж невозможно…

— Товарищи, а погода-то разгуливается! — воскликнул Анвер, снова останавливаясь. — Смотрите!

Над рекой уже плыла чистая луна, вернее, ее половина. Облака виднелись только у самого горизонта. Но так было уже несколько дней. Иногда ясным казался и рассвет, потом небо нависло серыми тучами.

— Разгуливается, как всегда, до утра, — заметила я.

— Нет уж, я-то вижу и могу предсказать!

Анвер пустился в длиннейшее обсуждение примет хорошей погоды, которые я слышала раз двадцать. А мне было так легко и весело, что я миролюбиво посмеялась над его приметами и в двадцать первый раз.

Очень приятно давать обещания, но до чего же трудно их выполнять! Я обещала Анне Николаевне помогать в ее делах, и я дала себе самой слово не кривить душой. Мне от всего сердца хотелось выполнить это, но прежняя острота впечатлений, видно, притупилась, и я перестала разбираться в происходящем.

Наверное, была виновата погода…

На скале тщательно, как никогда, отрепетировали и то, как «камыши» внушают невесте надежду на победу добра, и то, как приводят к ней спасенного пастуха. Но в день назначенной съемки полил дождь. На следующий день он моросил. На третий — дождя не было, даже проглядывало солнце, но скала из папье-маше, раскиснув, потеряла форму, а брезент и фанера настила впитали столько воды, что танцевать на нем смогли бы только лягушки. Потом косой дождь опять сек нашу только что подсохшую площадку. Потом наступила обыкновенная пасмурная погода.

На съемку не было никаких надежд, и приунывшая киногруппа поехала готовить эпизод, назначенный на дальнейшее. Возобновили нашу радостную встречу с Анвером, из-за которой Анне Николаевне пришлось извиняться перед Венерой и мне столько передумать о своем поведении. Ни на одном лице не было улыбки. Даже Альфия, увязавшаяся со мной, поддалась общему настроению и с постным лицом бродила между бочками с цементом, грудой досок и киноаппаратом. Валя и Вася смотрели то на небо, то в свой аппарат с такой мрачностью и так часто, будто с помощью этих взглядов надеялись разогнать тучи или приучить аппарат снимать без солнца.

Мы с Анвером приступили к повторению танца тоже с мрачно-похоронным видом.

— Нет, товарищи, — упрекнула нас Анна Николаевна. — Вы делаете совсем не то… Позабыли весь танец!

— Мы в прошлый раз выучили в точности так, — подсказала я, видя, что именно она-то и забыла.

— Не знаю, что ты умудрилась выучить, но репетировала я с вами совсем другое.

Хоть Анна Николаевна сказала это веско, со всей строгостью, но объяснить, чего от нас хочет, не могла!

— Постойте, постойте… Значит…

Она ходила по площадке, вполголоса считала, останавливалась в задумчивости, опять считала…

— Постойте, постойте…

А мы и стояли. Что нам еще оставалось?

— Да мы же сейчас так все и делали, как тогда, — опять постаралась выручить ее я.

— Не спорь! — оборвала она и, повторив вполголоса свой счет, спросила Анвера: — А как в театре это па-де-де поставлено?

Анвер лукаво взглянул на меня и, превратив свои и без того узкие глаза в щелочки, протянул:

— Н-не зна-аю!

— Как это — не знаю? — рассердилась она. — Ты же хвалился, что у тебя все назубок…

— Дык… — замявшись, сказал Анвер вместо «так» и еще раз повторил: — Дык я про сольные номера… А когда в театре это па-де-де идет, я как раз из деревенского кузнеца в «черного воина» переодеваюсь…

Анвер не умел врать. Это было заметно, как говорится, невооруженным глазом. Конечно, догадалась и Анна Николаевна, но ничего не сказала.

Я удивлялась, почему молчали Вадим и Евгений Данилович: ведь оба присутствовали и на прошлой репетиции. Но вступился вдруг оператор Вася:

— Конечно, все так и было… Я же видел…

Анна Николаевна взглянула на него так, что хоть Вася был не из трусливых, но все же от дальнейших споров воздержался. Опершись рукой на полуразобранный киноаппарат, он только с вызовом уставился на Анну Николаевну.

— Вася, успокойтесь! — резко сказал ему наш Евгений Данилович. — Анна Николаевна, в конце танца позы говорят о какой-то иссушающей страсти, а ведь ребята должны просто радоваться встрече и своему счастью.

— Так они же всё путают! — сердито ответила она. — Предельное легкомыслие!

Я уже не пыталась ничего объяснять.

— Попробуйте вспомнить, — сказал ей Евгений Данилович. — А я пока поговорю с ними о начале… Ну-ка, еще разок, ребята.

Мы начали снова, а он и считал, и отбивал такт ногой, и хлопал в ладоши, и прикрикивал:

— Анвер, вы поддерживаете ее за талию, но смотреть все время на талию незачем! В лицо заглядывайте! Вы же любите ее, вы от нее взгляда отвести не можете!

Анвер, рассмеявшись, заглянул мне в глаза.

— Прекрасно! — обрадовался Евгений Данилович, но тут же испуганно закричал: — Рая, Рая, зачем это вы сами голову ему на грудь опускаете?! Вы же почти ребенок! Ткнитесь лбом, по-детски, в его плечо, а он пусть сам притянет вашу голову… И по-взрослому… Сильно! А вы испугались и отскочили. А он-то как огорчился! И обиделся! Отбежал на два шага… Ну-ка, «от печки»…

Мы повторили.

— Чудесно! — воскликнул Вадим, глядя на меня. — Евгений Данилович, а что, если Раечке вначале быть еще сдержаннее… Знаете, как это у нее бывает в жизни: на детском доверчивом лице глаза вдруг становятся строгими, углубленными в себя…

Никогда не ждала, что, напуская на себя строгость при встречах с Вадимом, привлеку его внимание. Я испуганно покосилась в его сторону, но встретила сочувственный взгляд Анвера.

— Не красней, — буркнул он. — Это Вадим правильно заметил…

— Хорошо придумано… — сказал и Евгений Данилович.

Взволнованная этими словами, я без всякой команды побежала «к печке». И без всякой команды мы с Анвером одновременно шагнули друг к другу… Анна Николаевна начала считать, и мы повторили все отрепетированное с Евгением Даниловичем. Вадим только блеснул глазами, а Евгений Данилович насмешливо спросил:

— Поняли наконец? А то им по восемнадцать — двадцать лет, а они встретились над озером, как будто для того, чтобы совместно делать жетэ, фуэте и всякие шаж-мандепье…[8]

Мы с Анвером расхохотались.

— Трудно с ними, — заметила Анна Николаевна.

Анвер уже открыл рот для ответа, но Евгений Данилович строго сказал:

— Пастух, успокойтесь! Анна Николаевна, давайте пойдем дальше!

Дальше дело пошло неважно. Наш Евгений Данилович наморщил нос:

— Нет, нет! Как тут могут быть эти движения, когда в музыке столько светлой веселости?!

Анвер почти вдвое согнулся, чтобы шепнуть мне в самое ухо:

— Сейчас она объявит, что эта музыка известна ей с шестимесячного возраста…

Почти одновременно с ним Анна Николаевна возмущенно воскликнула:

— Эту музыку мне пришлось изучать почти двадцать лет назад, когда вы о ней и понятия не имели…

Не удержавшись, я фыркнула так громко, что невольно улыбнулась и Лена. Лукаво взглянул на меня и наш режиссер.

— А давайте еще раз прослушаем танец, — добродушно предложил он. — Хорошая музыка! Ленуша, нельзя ли…