— Ты ведь учился немецкому в высшей школе и в колледже, — заявила Гвинни, — и должен это уметь. Не смей показывать эти бумаги никому на свете. Это строго конфиденциальные документы высочайшего научного значения.

Ей эта фраза чрезвычайно понравилась. Она повторила трижды: «строго конфиденциальные документы высочайшего научного значения!» Тэкс просиживал ночи напролет, перелистывал толстые словари и скреб себе голову. Он не мог занести на бумагу трех строчек. Тогда он нарушил «строгую конфиденциальность» и привлек к секрету молодого немца, служившего учеником в Центральном Трест-Банке. Этот юноша, до сих пор весьма гордившийся своим знанием английского языка, подумал, что на него обрушились небеса, когда вместо привычного и излюбленного коммерческого жаргона ему вдруг пришлось иметь дело с отвратительными научными терминами. Он и по-немецки не всегда понимал эти фразы, а тут должен был их переводить на английский! Но Тэкс был личным секретарем всемогущего начальства. Он недвусмысленно дал понять немцу, что его дни в Централ-Тресте сочтены, если он не сможет сделать такой детски простой переводной работы. Поэтому банковский ученик взялся за работу с усердием и надеждой на Бога. Его переводы были поразительно бессмысленны, нашпигованы мудреными словами и оборотами, вычитанными из словарей. Тэкс в них ничего не понимал и называл немца дурнем и невеждой. Со стесненным сердцем он все же понес первый перевод Гвинни. Она прочла его и была чрезвычайно удовлетворена. Чем непонятнее все это было, чем больше встречалось звучных слов, которых она никогда не слыхала и смысла которых не знала, тем больше нравился ей перевод.

— Я недооценила тебя, Тэкс Дэргем, — заявила она ему. — В первый раз я испытываю к тебе, увы, действительное уважение. Ты в самом деле кое-чему учился. Сразу видно, что Гарвард — лучший университет в мире!

Тэкс Дэргем кивнул головой. Он покровительственно похлопал по плечу банковского ученика и поручил ему с этого дня делать все переводы. Юноша работал со священным пылом. Его переводы становились все более и более красочными и кудреватыми. Гвинни была в восторге. Она решила эти отчеты со временем переплести. Позднее она обрадует Гарвардский университет, подарив его библиотеке этот драгоценный том! Тэкс промолчал. Он горячо рекомендовал молодого человека начальнику отделения, добился для него двойного повышения оклада, но все же не удержался от слов:

— Н… да, я, конечно, не знаю… Но вы набитый дурень, несмотря ни на что!

Итак, Тэкс знал, что этой немке, этой мисс Войланд, предстоит превратиться в мистера Войланда, а за этого мистера Войланда должна выйти замуж Гвинни. Вначале он принял это за дурную шутку, привыкнув к ежедневным глупостям Гвинни. Но постепенно все становилось горькой действительностью. Если он и не понимал ни слова в «строго конфиденциальных документах», то английские отчеты Яна говорили просто и ясно. Их нельзя было не понять. Эти отчеты были всегда адресованы на имя Брискоу. Но тот лишь бросал на них быстрый взгляд, вздыхая и потирая руки, и отдавал Тэксу для доставки Гвинни. Сперва она телефонировала, отправляла телеграммы, писала. Но из Ильмау ее известили, что Эндри не должна получать от нее никаких известий, так как она ничего не знает о своем состоянии, пребывая в своеобразном сумеречном сне. Эти слова о «сумеречном сне» очень пришлись по сердцу Гвинни. Еще больше ей понравилось «внушение в бодрствующем состоянии». Она пыталась вначале говорить об этом со своим отцом, но он с недовольством отклонил раз и навсегда подобные разговоры. Тогда она стала беседовать с Тэксом, приказывала ему вступить в сношения с врачами, чтобы все разузнать точнее. Тэкс, со своей стороны, поручил это банковскому ученику, который с трудом выбрал в библиотеке несколько томов, сварил из всего кашу, подбросил туда своих пряностей и через Тэкса передал это блюдо Гвинни, которая съела все с наилучшим аппетитом. Он не забыл поставить Тэксу в счет вознаграждение за свои визиты к самым дорогим врачам.

Однажды Тэксу пришла в голову ослепительная мысль.

— Послушай, Гвинни Брискоу, — сказал он, — ты намерена выйти замуж за этого человека?

— Какого человека? — спросила она. — Если ты имеешь в виду мистера Войланда, за которого я выйду замуж, то я требую, чтобы ты говорил о нем с величайшим уважением.

Но Тэкс Дэргем не позволил ввести себя в заблуждение.

— Ты же не станешь отрицать, Гвинни, что он — человек! Я хотел тебя спросить, не забыла ли ты своего торжественного обещания?

— Какого обещания? — спросила она.

— Того, — отвечал он, — что если ты когда-нибудь выйдешь замуж за мужчину, то им буду только я!

Гвинни посмотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Да, — сказала он, — я обещала тебе это. Я помню об этом очень хорошо. Но ведь ты сам ее знал. Ты же не станешь утверждать, что тогда мисс Войланд была мужчиной?

— Конечно, нет! — воскликнул Тэкс. — Но, кажется, теперь она им стала.

Гвинни подтвердила:

— Это не только кажется. Это так и есть. Ты в этом сможешь очень скоро убедиться. Надеюсь, что вы станете добрыми друзьями и ты всегда будешь к его услугам, когда ему понадобится.

Тэкс с большим трудом выдержал спокойный тон:

— Речь идет, Гвинни, вовсе не о том, буду ли я с ним приятелем или нет, но лишь о том, мужчина он или нет! Если он — мужчина, а ты сама так говоришь, то ты должна выйти не за него, а за меня. Если, конечно, ты собираешься сдержать свое слово. Это ведь ясно!

Она разгорячилась.

— Как ты можешь в этом сомневаться? Конечно, я сдержу свое обещание! Но это вовсе не ясно. Или, скорее, все это само по себе совершенно ясно, но ты делаешь все неясным, увы! Этот случай представляет для науки нечто новое, следовательно, новое для жизни и новый факт — для обещания. Поэтому в данном случае, применительно к мисс Войланд, не может идти и никакой речи о мужчине. Надеюсь, ты это понимаешь?

— Этого я ни в малейшей степени не понимаю! — воскликнул Тэкс. — Мужчина есть мужчина, а женщина — женщина, как обещание есть обещание.

Гвинни была серьезно огорчена.

— Ты упрям, как бык, вот что! Ты не хочешь понять, и это происходит от того, что у тебя строение ума иезуитско-талмудического раввинства!.. Теперь ты знаешь!

У Тэкса Дэргема перехватило дух.

— Что? Какое строение ума? Где ты снова откопала такие дикие слова?

— Я прочла их в одной книге, и они очень подходят для тебя, — подтвердила она. — Ты не понимаешь, что это значит? Хотелось бы знать, для чего ты был в Гарварде? Итак, заруби себе на носу: ты — иезуитско-раввинистический талмудист!

Тэкс сделал вид, будто хорошо понимает, что это означает, но был очень обижен и заявил, что никогда больше его нога не переступит порога этого дома. Но на следующий же день Гвинни вызвала его по телефону, милостиво сказав, что на этот раз еще его прощает, только он должен дать себе труд думать просто и ясно. Он размышлял о том, что она разумеет под словами «просто и ясно». Потом снова пришел к ней.

…С семнадцатью огромными чемоданами Гвинни Брискоу пустилась в путь. Три из них по ее указанию с большим трудом поместили в ее каютах. Четырнадцать пришлось расставить в багажном помещении. В результате Тэкс должен был проводить почти все свое время рядом с багажом, глубоко в трюме. Гвинни зсегда требовалось что-нибудь, чего не было под руками, и он должен был искать. Ключи никогда не подходили. Все предобеденное время ему приходилось искать красную блузу. Когда он наконец ее приносил, оказывалось, что эта — не та. Он горько жаловался, но Гвинни заставляла его пенять исключительно на самого себя. Он ведь знал, что Нанси не едет с ними, — почему же он не помогал при упаковке? Тогда бы он знал, где что найти!

Они прибыли в Шербург два месяца спустя после торжеств в Ильмау. Поздним вечером Ян Олислягерс встретил их на пристани и доставил в отель. Тотчас же произошел большой разговор с Брискоу. Ян нашел нью-йоркца очень постаревшим, бледным и изжелта-серым, с поседевшими висками. Даже его потирание рук приобрело усталый, покорный характер.