Он просил (15 ноября) папского нунция Рангони, чтобы Марине дозволено было, хотя бы наружно, исполнять обряды православия, ходить в русскую церковь, поститься в среду, а не в субботу, принять святое причастие из рук представителя русского духовенства в день венчания на царство, — иначе она коронована не будет. Однако столь необходимое разрешение получить из Рима не удалось. Ни для Лжедмитрия I — тайного католика, ни для Марины Мнишек — католички явной никакие послабления по части веры не дозволялись{90}.
О том, что из этого проистечет, разговор пойдет ниже. Здесь же хотелось бы отметить только одно: вместе с Макарием множество крупных историков придерживались и придерживаются мнения, согласно которому Гермоген на Соборе 1605 года выступил за перемену Мариной Мнишек исповедания и пострадал от разгневанного Самозванца{91}.
Эта точка зрения опирается на ясные свидетельства целого ряда источников.
Например, один из хронографов того времени рисует устрашающую, может быть, драматизированную картину: «Дмитрий Самозванец собирает архиереев и бояр и говорит им: “Благословите мя женитися и венчатися в Соборной церкви, не крестя, а костел Римскому закону устроити, и каштан поставите по нашему царскому возлюблению”. Патриарх же Игнатий, советник Ростригин, благословляет его, глаголя: “На твоей воле буди”. Оные власти молчаху и не смеяху глаголати противу, понеже бо многих побивает [Самозванец]. Великий же преосвященный митрополит Гермоген Казанский и Свияжский и Коломенский епископ Иосиф, православию поборники и истинные пастыри и учители, святым Духом отвещаша же ему наставляемы: “Христианскому царю не достоит поимати некрещеную и во святую Церковь вводити, и костелы римские и ропоты строити. Не буди, царю, тако сотворити, никоторые бо прежние цари тако не творили…” Он же, окаянный Рострига, возъярився великою яростию и гневом великим, повелел митрополита Гермогена сослати в Казань, и тамо повеле с него сан святительский сняти и в монастырь заточити, но милостию Божиею сохранен бысть до умертвия Ростригина; а Иосифа, епископа Коломенского… хотел сослать в заточение…»{92}
Смысл известия прозрачен: Гермоген непреклонно отстаивал основы веры и за то поплатился опалой от Самозванца. Пастырская его смелость могла бы стоить ему дороже, однако гибель Лжедмитрия положила конец гонениям на митрополита Казанского.
Современный историк В. Ульяновский выдвинул иную версию.
Он уверен: на Соборе русские архиереи не сомневались в необходимости перевода Марины Мнишек из католичества в православие. Собор постановил поступить с нею именно так. И даже Самозванец как будто согласился — речь шла о троне, он имел самые серьезные основания идти на уступки. Но, как говорится, бес кроется в мелочах…
Православная церковь знала несколько способов перехода из одной христианской конфессии в другую — более и менее обременительные. Большинство русских архиереев во главе с патриархом Игнатием, как полагает Ульяновский, сочли достаточным перевод Марины в новую веру через более легкий вариант «миропомазания», канонически допустимый. Ныне, кстати, наша Церковь считает канонически допустимым еще более «легкий» вариант: католику достаточно отречься публично от католицизма и власти римского первосвященника.
Но в древней России, по крайней мере со второй половины XVI века, более употребимым считался «тяжелый» чин — отречение от старого крещения и принятие нового, по православному обряду. Иначе говоря, «перекрещивание». Очевидно, Гермоген и Иосиф, считает Ульяновский, предлагали этот второй чин, более традиционный для Московского государства. Но доказательства Игнатия со ссылками на каноны, по-видимому, убедили собравшихся, и «инициаторы второго предложения не стали настаивать на нем»{93}. Собор, следуя логике историка, общим мнением одобрил чин, предложенный Игнатием.
Сведения о том, что многие иерархи и протопопы решительно возражали против свадьбы без «перекрещивания» невесты, не уступали своего и за то подверглись ссылкам, восходят к показаниям секретарей Самозванца, Яна и Станислава Бучинских{94}, а также исторических повестей и Хронографа, процитированного выше. То есть принадлежат и польской, и русской стороне. Но Ульяновский с избыточной страстью и без достаточных доказательств объявляет их недостоверными{95}.
В. Ульяновский приписывает Гермогену значительно менее решительную и радикальную позицию на Соборе 1605 года, нежели принято в традиционной версии. Митрополит Казанский высказывался, вероятно, в пользу иного чина — полного перекрещивания. Однако он отступился от своего мнения, присоединился к большинству. А значит, итогом Собора стало единогласное решение русских архиереев: применить чин «миропомазания». «Тем не менее, — разъясняет автор, — сама высылка Гермогена из Москвы в Казань ясно дает понять, что и после Собора вопрос о способе присоединения Марины к православию продолжал обсуждаться в церковных кругах. По-видимому, именно Гермоген развивал аргументацию в пользу первого чина (то есть перекрещивания)… Дискуссия была прекращена простой высылкой в Казань главного и единственного среди членов Освященного собора адепта нового (повторного) обряда крещения над Мариной, митрополита Гермогена. Вопрос был решен без него. Заточение и лишение Гермогена сана были излишни и только возбудили бы новую (светскую) оппозицию, обострив ситуацию вокруг и без того не простой проблемы. В Казани же митрополит ничего не мог сделать…»{96}
Иначе говоря, митрополит Казанский если и фрондировал против Самозванца, то лишь одним способом, — позволяя себе в кулуарах нелестные высказывания о решении Собора.
С точки зрения Ульяновского, Гермоген пользовался не только уважением, но и доверием Лжедмитрия I, а вместе с ним патриарха Игнатия. Ранее они поручили владыке Казанскому весьма ответственную миссию: «В 1605 году митрополит Гермоген освидетельствовал мощи князя Романа в Угличе… Комиссия во главе с митрополитом Гермогеном отправилась в Углич после воцарения Самозванца, но до сентября 1605 года… так как 7113 годом[22] датируется “отписа Ростриге с Углеча” от Гермогена, симоновского архимандрита Ионы и богородицкого протопопа Терентия “о чюдесях благоверного Романа Углицкого и о свидетельстве их и о мощах ево”… Интересно, что Гермоген “не заметил” в Угличе могилы царевича Дмитрия, тем самым демонстрируя принадлежность целиком к признававшему Самозванца сыном Ивана IV “священству”. Однако митрополит Казанский оказался в Угличе в довольно щепетильном положении: он единственный из архиереев лично присутствовал там, откуда пошли правда и ложь легенды о царевиче, умершем и “спасенном”. Этот вопрос был, конечно, более принципиален, чем венчание Марины. Тем не менее здесь Гермоген не проявлял оппозиционной инициативы. Последнее обстоятельство может быть еще одним штрихом к объяснению выступления Гермогена на Соборе и последующего отказа от своего мнения… то есть, когда он предложил как вариант перекрестить Марину, но не настоял на этом категорически»{97}.
Эта новая трактовка событий, связанных с Собором 1605 года, заслуживает самого пристального внимания. В рамках позиции, заявленной В. Ульяновским, Гермоген выглядит не как непримиримый борец за чистоту православия, а как безобидный старый ворчун. Митрополиту Казанскому не нравилось предпочтение, оказанное «легкому» чину, однако никаких официальных шагов оппозиционного свойства он не предпринял. Просто на Соборе высказал сомнение, а потом побурчал, не одобряя решения, к коему все же присоединился.
