Владыка Макарий (Булгаков), церковный историк, дал этому эпизоду уничтожающую характеристику: «Одним из первых действий нового царя, показавшим, по-видимому, его заботливость о православной Церкви, но вместе и пренебрежение к ее уставам, было избрание нового патриарха. По церковному правилу избрание патриарха в России было предоставлено Собору русских святителей, а государю принадлежала только власть утверждать одного из избранных Собором кандидатов на патриаршество. Лжедимитрий поступил иначе: он сам избрал патриарха, и, как можно догадываться, еще прежде, чем вступил в Москву. Выбор его пал на Игнатия, архиепископа Рязанского. Это был грек, занимавший прежде архиепископскую кафедру на острове Кипре. Вынужденный турками бежать из отечества, он поселился в Риме и будто бы принял там унию. Но, наслышавшись о благочестии русского царя Федора Ивановича и об его благосклонности к греческим иерархам, в 1595 г. прибыл в Москву, прожил в ней несколько лет и с 1603 г. получил в управление Рязанскую епархию. Игнатий угодил самозванцу тем, что первый из русских архиереев открыто признал его царевичем Димитрием и с царскою почестию встретил его в Туле, а по своей расположенности к латинству, о которой легко могли проведать сопровождавшие самозванца иезуиты, представлялся самым надежным орудием для осуществления их замыслов в России… Царь приказал архиереям возвести Игнатия в сан патриарха, и Игнатий был возведен 24 июня, то есть спустя три-четыре дня по вступлении самозванца в Москву»{86}. За это ничтожное время, конечно, ни на какой Собор архиереев со всей России созвать не успели бы. Кто из них и без того пребывал в столице, поставили Игнатия в сан, подчинившись приказу Самозванца.
Русская церковь, по крайней мере первое время, почитала за благо считать, что победа Лжедмитрия I — восстановление попранной справедливости. Поляки ходят по храмам, бряцая оружием? Ну, на то они и поляки, им, варварам, московский церковный обычай неведом. Авось уйдут, и вновь благочестивая тишь московская восстановится. Патриарха поставили без Собора? Некрасиво, да… Но ведь на то есть воля государя, как его ослушаться? Католические попы явились на Москву? Так у великого государя ляхи с литвою в союзниках, на то и попов своих привезли. Наш-то царь — русский православный человек, кровь от крови московских Калитичей! Опамятует и прогонит латыну.
Современный историк В. Ульяновский пишет: «Иерархия в полном составе приняла Самозванца как царя»{87}. Ульяновский оговаривается, что Феодосии Астраханский признал его не сразу, а Иов не признал совсем. К этому надо добавить, что когда Самозванец лишал патриарха Иова кафедры, вместе с ним были согнаны со своих мест еще три настоятеля больших московских монастырей. Они поддержали Иова, не признававшего Самозванца. Но в целом, надо признать, Церковь приняла Лжедмитрия примерно так же, как и все классы русского общества: оппозиция осталась в меньшинстве, до поры она слабо влияла на ход дел. Как только победа его сделалась явною, сейчас же число охотников противостоять свирепой открытой силе сократилось до ничтожных величин. Большинство народа, вельмож и духовных властей предпочитало либо славословить странному пришельцу, либо тихо примириться с его главенством.
Гермоген стоял слишком высоко в иерархии Русской церкви, чтобы спокойно, без столкновений пережить царствование лжеца. Митрополит Казанский — не большинство. Он стоял близко к Самозванцу и много увидел такого, чего православному архиерею не следует оставлять без обличения; характер не позволял ему молчать; теперь он не надеялся провести остаток лет в тиши. К тому же волею лукавого правителя, Гермоген оказался передвинут еще ближе к трону, чем раньше. Можно сказать, на расстояние вытянутой руки.
При Лжедмитрии I важным проявлением политического курса, направленного к сотрудничеству «священства» и «царства», стало участие иерархов в Боярской думе. Это засвидетельствовано в так называемом списке «сената», составленном 10–13 апреля 1606 года персоной из польского окружения Самозванца. Реестр членов «Духовного совета» предшествовал в нем списку членов Боярской думы. Здесь названы были только титулы иерархов, без имен, которые нетрудно восстановить по другим источникам. Звания сенаторов давались русским архиереям по порядку «первенства чести» в церковной иерархии. Свойства личности, занимавшей ту или иную кафедру, не имели значения, учитывалось формальное старшинство самой кафедры. После патриарха (Игнатия) и митрополита Новгородского (Исидора) третьим идет митрополит Казанский, пост которого занимал тогда Гермоген. «Духовный совет» не имел особенной силы. На заседания Думы, по свидетельству современника, архиереев приглашали «для виду», чтобы спросить мнение патриарха с несколькими епископами. На одном современном изображении приема иностранных послов помимо патриарха присутствует еще семь архиереев, хотя официально в «Духовный совет» входит еще 14 архиереев{88}.
Гермоген вряд ли застал те дни, когда Москва бурлила, когда совершилось падение Иова. Неизвестно, участвовал ли митрополит Казанский в поставлении Игнатия на патриаршество. Скорее всего, нет. Примерно в то время Гермоген находился за пределами столицы, но и не в своей епархии. Он выполнял важную миссию, свидетельствуя мощи святого Романа Углицкого[20]. Смолчал бы столь ревностный хранитель устоев веры, как Гермоген, при виде чудовищного нарушения церковных обычаев? Вряд ли. Он загорался обличением и от меньшего. Но никаких известий о его сопротивлении до наших дней не дошло.
Однако введение «Духовного совета» при «сенате» сократило дистанцию между ним и Самозванцем до минимума. Теперь они оказались лицом к лицу.
Осенью 1605 года в Москве состоялся Собор духовенства, решавший судьбу Марины Мнишек, будущей царицы. Лжедмитрий I желал не только брака с нею, но и обретения Мариной венца как государыни московской.
Такого русский политический обычай не знал. Бывало, вдовы князей московских играли значительную роль при детях. Так, Дмитрий Донской завещал своей супруге Евдокии заведовать вопросами родового землевладения Калитичей. А великая княгиня Елена Глинская после кончины своего мужа Василия III пять лет правила Россией как регентша при малолетнем сыне Иване IV. Вдову Федора Ивановича Ирину недолгое время рассматривали в качестве его формальной преемницы. На них отчасти переходили права «местоблюстителей» трона. Но не более того. Женщина в Московском княжеском доме не имела монарших прав. Монаршая жена не могла стать самовластной монархиней. Русские царицы не проходили обряда венчания на царство. Лжедмитрий вводил, как тогда говорили, «новину». Поскольку он взошел на трон силой, а к врагам проявлял свирепость, «новина» его имела все шансы претвориться в жизнь, и духовенство вряд ли решилось бы роптать.
Но Самозванец хотел сделать русской царицей католичку! Такого наши архиереи допустить без сопротивления не могли. Если б они еще знали, что Лжедмитрий годом раньше обещал содействовать распространению католичества в России, проблема могла стать просто неразрешимой…[21]
Требовалось «перекрестить» Марину, сделать ее православной.
Как действия на Соборе русского духовенства в целом, так и действия лично митрополита Казанского получили в научной литературе две принципиально разные трактовки.
Первая из них, традиционная, поддерживается большинством светских и церковных историков со времен позапрошлого века. Ее когда-то сформулировал митрополит Макарий (Булгаков): «Русские были убеждены, что Марина, латинянка, не может сделаться супругою их царя, если не отречется прежде от латинства и не примет православия, а русские святители в самой своей архиерейской присяге давали клятву не допускать браков православных с латинами и армянами. И нашлись святители, каковы Казанский митрополит Гермоген и Коломенский епископ Иосиф, также протоиереи, которые смело говорили самозванцу, что невеста его должна быть крещена по-православному, иначе брак его на ней будет беззаконием. Самозванец велел разослать этих смельчаков из столицы, одних — в их епархии, других — в другие места. Но увидел необходимость сделать некоторые уступки и православным»{89}.
