Мы медленно шли по теплой солнечной улице нашего города. В кино уже не хотелось, Надька и Кирка тихо разговаривали, а я молчал и смотрел на белоколонный портик церкви, замыкавший перспективу.

После того, как мы побывали в букинистическом магазине, нам захотелось избавиться от ненужных книг и вместо них приобрести интересные. Мы несколько раз пересматривали нашу библиотеку, отбирали то, что казалось неинтересным или непонятным, и носили на Литейный старому букинисту.

— Зря, молодые люди, зря реализуете, — говорил он. — Вот подрастете и такой книги уже не добудете.

Мы с Киркой отмалчивались, потому что книга, о которой сожалел Петр Борисович, была непонятна нам или скучна, а хотелось книг о приключениях и путешествиях, об устройстве кораблей и самолетов, и мы покупали именно такие книги. Правда, иногда следовали и советам Петра Борисовича. Для нас он оставил однотомник Пушкина.

— Это редкое издание, — сказал Петр Борисович. — Тут почти весь Пушкин, нет только писем, набросков и журнальных статей. С такими книгами и нужно жить.

— Спасибо, — сказал Кирка.

— Мне не за что — Пушкину спасибо говорить надо. А вы все какого-то «Профессора черной магии» читаете. Чепуха это. Классику читать надо, и собирать нужно классику.

Иногда мы просто так заходили к Петру Борисовичу подышать пыльным воздухом, пропитанным ароматом книг, помогали ему перекладывать толстые пачки старых журналов, перевязанные шпагатом, смотрели старинные гравюры в книгах по искусству и молча страдали от того, что не можем купить приглянувшийся томик.

Но вскоре случай помог получить почти постоянный заработок.

Как-то под вечер, когда солнце освещало только один угол и развалины флигеля, во двор въехал грузовик. Кузов его выше бортов был нагружен березовой трехметровкой. Грузовик развернулся, попятился задом к развалинам флигеля и остановился. Из кабины вылезли сержант-шофер и солдат. Они откинули задний борт и быстро скинули дрова. Машина уехала. А во дворе сладковато запахло свежей березовой древесиной.

Мы с Киркой спустились со стены разбитого флигеля, где грелись на солнце, ползали по завалу из толстых бревнышек, поговорили о том, что самые лучшие дрова — это береза, и тут вышла во двор тетя Ира Рощина. Она медленно обошла кучу бревен вокруг, зачем-то потрогала срез одного комля и сказала тихо и растерянно:

— Что же я с ними делать-то буду?

— Как «что»? — переспросил Кирка. — Хорошие дрова. Сыроваты, правда, но к зиме подсохнут. Распилите, расколете, сложите клеткой в подвал, они и высохнут.

— Вот-вот, — сокрушенно покачала головой тетя Ира. — Кто же их пилить и колоть будет? — Она поглядела на нас и спросила: — Может, вы возьметесь, мальчики? А то мне одной никак, да и пилы у меня нету. Я заплачу, сколько надо. А, мальчики?

Кирка молча посмотрел на меня.

Вообще-то мы раньше пилили дрова, но только так, для себя. Да и дровами-то назвать те старые доски и трухлявые балки из разрушенных домов было нельзя. И я сказал не очень уверенно:

— Попробуем… только денег не надо.

— Ну, нет, — сказала тетя Ира. — Работа есть работа. Начинайте завтра с утра, может, к вечеру управитесь.

Тетя Ира ушла. А Кирка сказал хмуро:

— Пошли скобы искать на разрушке.

— Зачем? — удивленно спросил я.

— А чем козлы скреплять? Тоже мне, пильщик. Будем тут неделю с этой березой возиться — весь дом насмешим.

— Да ну, — отмахнулся я, — не пугай. За два дня осилим.

Скобы мы нашли сразу в развалинах котельной на Артиллерийской улице. Шесть здоровых ржавых железяк с острыми загнутыми концами — они и вправду были похожи на квадратные скобки в алгебраических примерах. Ладони наши стали коричневыми от ржавчины, пока мы несли их. А во дворе на толстом бревне сидела Надька Мухина. Завидев нас, она вскочила и крикнула:

— Ребята, вы Рощиной дрова пилить будете? Можно и я с вами. У нас колун большой есть. А я умею и пилить, и колоть. Что, не верите? — она засмеялась, прищурив глаза, откинув голову назад.

Я с сомнением посмотрел на ее тонкие руки и уже хотел сказать что-нибудь эдакое недоверчивое, но Кирка опередил.

— Ладно, — ответил он ворчливо. — Сперва козлы надо сколотить.

Мы с Надькой остались во дворе, а Кирка сбегал за пилой и топором.

— Вот из этого выйдет хребтина, — указал он на толстое бревно. — А эти пойдут на ноги. Выволакивай.

Мы вытащили бревно, положили под него полено потоньше и стали пилить. Надька уселась на бревно верхом, чтобы оно не катилось.

Наконец короткая плашка со стуком упала на булыжник. Мы с Киркой выпрямились. От кучи опилок сильно пахло свежестью, и я глубоко вдыхал этот запах.

— Вот, — сказал Кирка, — я буду пазы вырубать. А вы две жерди распилите пополам.

С Надькой Мухиной пилить было легче. Она плавно тянула пилу к себе, а Кирка дергал. Я подчинился заданному Надькой ритму и даже не заметил, как мы распилили два тонких бревнышка. Кирка сосредоточенно тюкал топором, вырубая пазы, а мы сели тут же на дрова и стали следить за его работой.

— Ты где так научилась пилить? — спросил я у Надьки.

— А там, в эвакуации. У нас печь в доме была с плитой, труба прямая навылет, а вьюшка расколотая, щербатая. Дров не напасешься. Сами с матерью и в лес ходили. Найдем большую сушину, снег разгребем и спилим… Иногда на неделю хватало, если морозов больших не было, — ответила Надька, задумчиво глядя куда-то в угол двора.

— Здорово. А потом на лошади возили? — спросил я.

— Нет, так, на себе.

— Как на себе?

— Впрягались с матерью в санки и возили по три-четыре швырка, а уж потом в палисаднике на короткие плашки пилили. Да и летом пилили. Обед-то надо варить, — не поворачивая головы, сказала Надька, и голос у нее был грустный и тихий.

Кирка вырубил пазы в хребтине и взялся затесывать ноги. Я встал и сказал:

— Пойду за напильником, будем с Надькой пилу точить.

Кирка не ответил, только кивнул головой. Он вообще когда делал какую-нибудь работу, становился серьезным и очень молчаливым.

В ящике с инструментом у меня давно лежал новый ромбический напильник. И вот я вколотил его острый хвостовик в подходящую чурку, строганул несколько раз ножом, чтобы получилось подобие ручки, и спустился во двор.

Кирка не спеша тюкал топором. Надька держала полотно пилы, а я подтачивал напильником зубья. Тюк-тюк, тюк-тюк, — ритмично выговаривал топор; дзинь, — протяжно отзывалась под напильником пила. И наш старый двор, наполненный запахом свежей березы, казался таким уютным в красноватом предвечернем свете.

Мы уходили, когда солнце уже село, и в сизоватых светлых сумерках во дворе оставался сделанный нами козел — хребтина, четыре раскосых ноги и торчащие вверх рога, — береста была с серыми пятнами, точь-в-точь козлиная шерсть, не хватало только хвоста и бороды.

— Завтра в семь утра, — командирским тоном сказал Кирка. — Не проспи.

Но я почти и не спал. Ворочался всю ночь на своем диване, время от времени открывал глаза и смотрел на циферблат ходиков и только под утро забылся беспокойным сном. Но проснулся раньше матери, и когда она встала, то даже удивилась:

— Куда ты это спозаранок?

— Мы дрова пилить будем. Рощина просила.

— Ладно, — сказала мать. — Все дело какое-то. Только пообедать не забудь.

Во дворе еще никого не было. Я уселся на козла верхом и стал ждать. Первой пришла Надька. Ее длинная тощая фигура появилась в пролете арки, потом послышалось тихое насвистывание. В руке Надька несла здоровенный колун на длинном желтом черенке.

— Здравствуй. А Кирки еще нет?

— Он только других торопить любит, а сам — копуха… Выйдет сейчас. Я бы его высвистал сразу, да люди еще спят.

— Ну, подождем, — сказала Надька, перехватила черенок двумя руками и с размаху всадила колун в торец бревна. Я соскочил с козла и дернул за черенок, чтобы вытащить колун, но он нисколько не подался.

— Да не так, — сказала Надька. — Так никогда не вытащишь. Ударь просто ладошкой по концу топорища.