Мария Сергеевна ушла на дежурство в больницу, а мы перекатили вело-мото на кухню и открыли форточку. Потом из двух чурбаков и доски устроили подмостки, чтобы заднее колесо машины не касалось пола.

— Ну, — сказал Кирка и шумно вздохнул, — садись!

— Лучше ты, — хриплым от волнения голосом ответил я и, наклонившись, открыл бензиновый краник, несколько раз надавил на кнопку карбюратора.

— Держи за седло и руль сразу, мало ли, сорвется, — Кирка сел в седло и выжал рукоятку сцепления. Я ухватился за шейку руля и задний щиток.

— Давай.

Кирка нажал на педали, и заднее колесо сделало первый медленный оборот, потом завертелось быстрее.

— Еще! — крикнул я, хотя в кухне было тихо, только слышался легкий шорох цепи по звездочке и шелест воздуха в спицах колеса. Машину потряхивало, и я держал изо всех сил, а Кирка все крутил и крутил, пока не стало видно проблесков спиц.

— Отпускай! — снова закричал я и тут же увидел, как он плавно разжал пальцы на рукоятке сцепления.

Мотор зачихал, потом что-то в нем булькнуло и стихло, а колесо остановилось, сделав ленивый полуоборот.

— Эх, ты, — я отпустил шейку руля.

— На, попробуй сам, знаешь, как тяжело, — Кирка был красный и часто дышал.

— Слезай!

Он нехотя слез с седла.

— Держи-ка. Сейчас увидишь, что заведется, — сказал я. Была такая уверенность, что у меня-то мотор заведется, должен завестись.

— Погоди, передохну, — Кирка прошелся по кухне.

— Надо было помочь мотору педалями, — сказал я.

— Вот садись и крути, — он взялся за руль. Я быстро сел в седло, взялся за резиновые рукоятки.

— Ну, держишь?

— Давай.

Я нажал на педали и чуть пригнулся к рулю. Машина задрожала, телом я почувствовал эту дрожь и закрутил еще быстрее.

Сейчас! Сейчас! — торжествующе подумал я, и, отпустив сцепление, стал помогать мотору педалями.

Мотор сначала звонко чихнул, потом раздалось «тук-тук».

— Газуй! — крикнул Кирка, и я крутанул рукоятку газа, но послышалось чавканье, а потом какой-то жалобный всхлип. Крутить педали стало очень трудно, и я перестал. Когда я слез с вело-мото, ноги были ватными.

Весь вечер мы сменяли друг друга в седле, но мотор так и не завелся. Только вся кухня провоняла бензином, потому что он стал вытекать из карбюратора.

Я вернулся домой поздно, и когда разделся и лег, то мне все казалось, что ноющие от усталости ноги крутят и крутят тугие неподатливые педали.

Мы еще несколько раз пытались завести мотор, но бесполезно, и немножко загрустили от этого, хотя и надеялись, что рано или поздно двигатель должен заработать, потому что, судя по книгам, которые мы прочли, все детали у него были на месте. Конечно, тогда мы ничего не понимали в моторах, ни в мотоциклетных, ни в автомобильных, — даже не знали, как проверить, есть ли на электродах свечи зажигания искры, но было у нас какое-то чувство, что наш вело-мото в полном порядке и должен работать исправно. Нам очень хотелось этого. Но ничего не получалось, в цилиндре беспомощно всхлипывало, карбюратор становился влажным от перелившегося бензина, а двигатель не хотел заводиться. Только потом я понял, что техника не любит неумелых полузнаек, она подчиняется лишь сведущим. Но в то время мы с Киркой меньше всего понимали глубину своего невежества. Казалось, что мы все знаем и умеем. И когда двигатель нашего вело-мото упорно не хотел заводиться, мы загрустили. А тут, как на зло, чуть ли не каждый день на улице попадался Вовка Земсков и со своей кривой усмешечкой спрашивал ехидно:

— Эй, делаши, когда драндулет на помойку выбрасывать будете?

Вовка уже не носил свою худую шинель. У него появилось полупальто с косыми карманами и меховым воротником, пушистый треух, который он лихо надвигал на вечно прищуренные глаза; обут он был в высокие сапоги с голенищами, старательно собранными в гармошку. И курил Земсков уже не окурки, а настоящий «Беломор», а иногда и «Казбек». И говорил он с нами слегка презрительно, не разжимая зубов. Честно говоря, мы немного робели перед ним, потому что это был уже не прежний Вовка. Теперь мы чувствовали разницу в возрасте. И поэтому насмешки его казались особенно обидными. И в то же время я ловил себя на том, что хочу быть похожим на него: носить лихо сдвинутую на глаза пушистую шапку и сапоги гармошкой, небрежно сквозь зубы сыпать блатной скороговорочкой, жевать в углу рта длинную папиросу, с независимым видом оглядывать прохожих и стоять, небрежно оперевшись на дверь парадного, засунув руки в косые карманы полупальто и остро растопырив локти. И чувство обиды мешалось во мне с самолюбивым желанием унизить Земскова.

«Погоди, — думал я, — вот заведем машину и будем кататься, тогда первый побежишь за нами».

А машина не хотела заводиться. И все стало не в радость: и начинающаяся дружная весна, и даже хорошие отметки в школе. А вдобавок от знакомого курсанта мы с Киркой узнали, что летная спецшкола существует последний год, ее расформировывают, потому что теперь есть суворовские и нахимовские училища, — и мы совсем пали духом. Хмурые, молчаливые ходили мы в школу, а после занятий уныло шатались по окрестным улицам. И тут нам помог случай.

Мы бесцельно брели по тихой улице. День был бессолнечный, и спокойный сизоватый свет наполнял улицу до самого неба, ровного и тоже сизого, делал фасады старинных домов легкими, воздушными. Мы брели и молчали. Я опустил голову и старался идти по старому шву на асфальте, оставшемуся после ремонта кабеля или водопровода. Я увлекся этим занятием, потому что полоска старого шва иногда петляла, а то и вовсе исчезала, и, чтобы не упустить ее, требовалось внимание. Я шел и воображал себя охотником, идущим по следу. И вдруг Кирка сильно ткнул меня локтем под ребра. У меня даже дыхание зашлось. Я ошалело уставился на него и прошипел, отдуваясь:

— Ты что, сдурел?

— Смотри! — чуть ли не выкрикнул Кирка и показал пальцем куда-то на ту сторону улицы.

Я повернул голову.

По той стороне нам навстречу шел невысокий человек в зеленой брезентовой курточке и летном кожаном шлеме и нес на плече, просунув руку в отверстие, мотоциклетную раму с маленьким мотором. Ни руля, ни фары на раме не было, колеса тоже были сняты, но я сразу узнал по мотору, что это — точно такой же вело-мото, как наш, только красного цвета.

Человек на противоположной стороне поравнялся с нами и пошел дальше.

— Бежим, а то уйдет, — скороговоркой выпалил Кирка и кинулся через мостовую.

Мы свернули в небольшой переулок с красными кирпичными строениями. Будто что-то связано с этим местом, с красными невысокими строениями. И грустная задумчивость вдруг нашла на меня, и только когда над полукруглыми воротами я увидел лепные лошадиные головы, то все вспомнил. В этом гараже, давно, во время войны, мы были с Федей! Я спросил Кирку:

— Помнишь?

Он молча кивнул в ответ.

Человека с рамой на плече мы остановили у самых ворот гаража. Я подошел сбоку и, стараясь быть изысканно вежливым, сказал:

— Извините, пожалуйста, за нескромность. Это у вас вело-мото ДКВ?

Человек повернул ко мне лицо, и я увидел, что он совсем молодой, ну просто парень лет двадцати. И что-то очень знакомое показалось в его лице, будто я уже где-то видел эти глаза и улыбку. Он поглядел на меня и сказал нараспев:

— Пожалуйста, пожалуйста, моя скромность удовлетворит вашу нескромность. Это, действительно, вело-мото ДКВ, — он смолк и вдруг расхохотался, запрокинув голову в летном шлеме. А я смотрел на него и силился вспомнить, где мы встречались до этого.

— Ну, ты и даешь, — сквозь смех сказал парень. — Тебе послом надо быть где-нибудь в Турции или Персии. Там такой разговор в моде.

Он стоял, чуть расставив ноги в крепких грубых ботинках, держал на плече раму, смотрел на нас, и глаза у него были веселые и отчаянные, — сразу было видно, что такой парень ничего на свете не боится. И я невольно улыбнулся ему, а сам все думал, на кого же он похож и где мы встречались?