Дома Марта была с ним приторно внимательна и по-матерински заботлива. Она больше не намекала, что разум его повредился, но часто расспрашивала о встречах с президентом, и когда Джим описывал ей ночи, проведённые в Кэмп Дэвиде, она недоверчиво поджимала губы. Пересказывая ей эти события, он вдруг почувствовал, что пропала их пугающая нереальность. Ему уже и самому не верилось, что Холленбах говорил и вёл себя как безумец. Его снова начали одолевать сомнения. Свежим в его памяти оставался лишь последний эпизод с миссис Байерсон, простодушно выдавшей своё знакомство с «Великим планом» Холленбаха. Но какая жалкая и ненадёжная опора эта полоумная миссис Бай-ерсон, думал Маквейг.

В четверг днём в «Ивнинг стар» появилась статья Ка-зенса и Кинга, двух прославленных на всю Америку политических сплетников. В ней говорилось, что настоящей причиной того, что сенатор Маквейг сошёл с трека на гонках, было тёмное пятно в его личной жизни — он боялся разоблачения в ходе предвыборной кампании. Авторы не упоминали, что это было за пятно, но свои догадки преподнесли так, как будто располагали самыми достоверными доказательствами.

История эта вызвала целый взрыв болтовни и сплетен. Приёмную сенатора засыпали бесчисленные телефонные звонки. Из Айовы позвонил председатель демократической партии штата и стал умолять Джима выступить с опровержением. Что, простите, ему опровергать? Его ведь ни в чём не обвинили конкретно! Тогда подавайте на них в суд за клевету. Бессмысленно. Если подать на них в суд, то падкие до сенсаций адвокаты начнут копаться в его личной жизни своими грязными лапами. Председатель партии остался недоволен. До нового переизбрания в Сенат оставалось всего два года. Избиратели таких историй не прощают. Потом к Маквейгу явился Крейг Спенс, взбешённый оскорблением, нанесённым другу, сгорая от желания написать статью и содрать кожу с Казенса и Кинга за инсинуацию. Маквейг с трудом уговорил его ничего не опровергать, доказав, что дальнейшая полемика только подлила бы масла в огонь. Спенс разозлился и покинул приёмную в дурном настроении. Ничто так не вредит благотворительности, как неблагодарный объект, подумал Маквейг. Но если ему и удалось кое-как успокоить своих друзей и политических единомышленников, то настоящую боль ему причинила сцена с Чинки.

Когда он вошёл в дом, она приветствовала его быстрым поцелуем, а потом, широко расставив ноги и гневно покачиваясь, показала ему страницу «Ивнинг стар» со статьёй Казенса и Кинга:

— Это самая отвратительная грязь, которую мне приходилось читать в газетах, пап! Разве нет законов, которые могли бы оградить тебя от таких оскорблений?

— Да это же просто политика, Чинки! Поверь — это абсолютно ничего не значит! Тебе пора к этому привыкнуть.

— А я напишу в эту «Стар» письмо! И потребую, чтобы они высказались прямо, а если не могут, то пусть лучше заткнутся!

Маквейг ласково потрепал её по щеке:

— Ни в коем случае, Чинки! Ты бы сделала из мухи слона. Пусть пишут, что хотят.

От негодования Чинки даже взвизгнула:

— То есть как это из «мухи»? Скажите пожалуйста! Да ведь теперь в моей школе об этом будет трепаться каждый ябедник! Мне теперь там и показаться будет нельзя!

— Ну, полно, Чинки, ты, кажется, забываешь, что статья написана обо мне, а не о тебе. Раз уж я могу с ней примириться, то ты и подавно можешь. Это, конечно, удар в спину, но ничего не поделаешь, такова политика!

Она сделала шаг и ткнулась головой ему в пиджак:

— Ведь я же знаю, пап, ты у меня самый честный на свете!

Марта, молча стоявшая в углу комнаты, быстро выскользнула на кухню.

Да, эти последние дни тянулись бесконечно, и Маквейгу приходилось отчаянно отбиваться от друзей, от репортёров, от жены и дочери и от собственных одолевавших его сомнений. Когда же долгожданный вечер всё-таки наступил, Джим встретил его со страхом и раздражением. Почему из многих тысяч государственных служащих он один подрядился охранять благополучие нации? Но что-то, словно невидимая рука, неудержимо подталкивало его вперёд.

С Ритой они заранее условились встретиться у здания Верховного суда. Она подъехала на такси, а он ожидал её в автомобиле, который взял напрокат у Хертца, предварительно убедившись, что за ним нет слежки. На Рите было ворсистое пальто с ярким воротником, глаза её были скрыты за тёмными очками.

— Раз уж ты обставил свою поездку такой тайной, — тихо сказала она, — пожалуй мне лучше ехать туда наподобие Маты Хари.

Она поправила очки и закурила. Губы её казались кровавой раной на нежно-оливковом лице, чёрная прядь волос падала на один глаз. Скоро автомобиль наполнился слабым ароматом её духов, и Джим беспокойно заёрзал. В молчании проехали они мимо Саут Кэпитол-бридж, мимо базы военновоздушных сил и выехали на Сьютлэнд-паркуэй.

— Помнишь эту дорогу, Джим? Когда мы взяли парусник у твоего друга? Какое это было чудесное воскресенье!

— Помню, — сказал он и постарался выбросить из головы тихо покачивающуюся лодку и освещённую лунным светом палубу.

— Почему ты отказался от вице-президентства, Джим?

— Я ведь не того сорта! Ты что, не помнишь? Я добрый и ласковый и сродни ангелам, но я не пользуюсь и половиной мозгов, которыми наградил меня господь! Кроме того, я лентяй!

Она дотронулась до его подбородка:

— Но не забудь об этой ямочке. Нет, серьёзно, Джим, почему ты всё-таки отказался?

— Я ведь тебе уже сказал в тот раз, что ФБР всё про нас с тобой знает, следовательно, рано или поздно это дойдёт до Холленбаха, тем более что устроить за нами слежку была явно его идея. И как только он прочитал бы донесение ФБР, он немедленно вышвырнул бы меня из избирательного бюллетеня. Ведь наш президент не выносит, как бы это сказать, прегрешений плоти! Так что я просто опередил его.

— Ты говоришь, что президент будет читать о нас донесение?

Она повернулась и посмотрела на него в упор. Её гневное лицо быстро заливалось краской.

— Конечно, Рита. Ты сама должна была об этом догадаться.

— А я не догадалась. — Голос её утратил теплоту. — Но послушай, Джим! Ведь это же отвратительно! Президент, и вдруг читает такие вещи! Да ведь он решит, что я какая-нибудь дешёвая шлюха!

— Детка!

Он наклонился и сжал её руку, но она гневно её отдёрнула. Она сидела, безучастно глядя в окно автомобиля, и лампочки с приборного щитка странно отражались в стёклах её тёмных очков. Прошло несколько тягостных минут, прежде чем она снова заговорила:

— Чёрт тебя подери, Джим! Зачем ты всё это устроил? Куда ты меня везёшь?

— Мы едем в один дом на Сен-Леонард Крик. Мы скоро приедем, теперь уже осталось недолго.

— Мне это ни о чём не говорит.

Она нервно прикурила новую сигарету. Но, сделав несколько глубоких затяжек, расплющила её в пепельнице на приборном щитке.

— Немедленно поверни назад, Джим! Я хочу домой.

— Но ведь ты же обещала, Рита! Через полчаса мы будем на месте. Я расскажу тебе обо всём, как только смогу. Поверь мне, всё это связано с безопасностью страны.

— Безопасностью? Довольно, я уже по горло сыта этим словом!

Но больше она не протестовала, и они продолжали стремительно мчаться по южному Мериленду. Надвигалась темнота, следом за автомобилем по небу неслась грозовая туча. У деревушки Люсби Джим свернул на дорогу из гравия и потом ещё раз направо, навстречу деревянному щиту, на котором значилось «Грэди Каваног».

— Судья из Верховного суда? — спросила Рита.

Джим молча кивнул.

— По крайней мере, это ты мне мог сказать!

Дорога вилась сквозь густой лес, фары автомобиля выхватывали из темноты молодые дубки, клёны и кизил. Потом они объехали свежевспаханное поле и по крутому подъёму стали взбираться к большому дому, который увенчивал гору и смотрел прямо на тёмные воды Сен-Леонард Крик. Снаружи дом опоясывала терраса. По предварительной договорённости с Каваногом, Джим проводил Риту в комнату для гостей, что ближе всех была расположена к выходу. Комната была обставлена просто, в раннеамериканском стиле: мебель вишнёвого дерева, на полу овальный вязаный ковёр. Около кресла горел торшер, на столике рядом валялись журналы.