Не упоминая имён и искусно маскируя места действия, Маквейг поведал адвокату о вспышках ярости против О’Мэлли, Спенса и Дэвиджа. Передавая инцидент с Дэвиджем, он на мгновение запнулся, так как ему хотелось получше вспомнить слова Риты. Он описал, как выглядел Холленбах, когда шагал по комнате и громил воображаемых противников.

Гриском снова извлёк из брюк полу рубашки и принялся полировать стёкла пенсне.

— Скажи мне, — сказал он, придирчиво осматривая результаты своего труда, — не намекал ли твой друг, что все его преследователи сплотились в союз?

— Нет, — начал было Джим, но вдруг вспомнил и быстро закивал головой, — то есть, я хочу сказать да, да, намекал. Один раз он перешёл на шёпот и стал бормотать что-то о «конспирации» и о том, что вокруг него «стягивается сеть», кажется, именно так он тогда сказал. И ещё — что он вынужден принять меры для своей защиты.

— Ну а что ещё он говорил?

— Много. Он охвачен идеей спасти человечество посредством нового союза наций, и ты бы только послушал, какие страны вошли у него в этот союз!

Маквейг подробно рассказал Грискому о сущности «Великого плана», который был должен объединить Штаты с Канадой и скандинавскими странами, стараясь как можно точнее передать адвокату тот пыл, с каким защищал этот план Холленбах. Откинувшись в обшарпанном вращающемся кресле, в котором то и дело скрипели пружины, Гриском молча и, казалось, безучастно попыхивал трубкой.

— И это ещё не всё. Чтобы заставить европейские страны присоединиться к этому небывалому союзу, он буквально предложил воспользоваться военной силой. А потом несколькими вскользь брошенными фразами дал ясно понять, что главою этого грандиозного союза он мыслит себя. Ты пойми, Поль, всё это он говорил как какой-нибудь фанатичный мессия, и я не боюсь признаться, у меня прямо мороз прошёл по коже.

— Постой, постой, Джим, ты, кажется, сказал, что человек этот занимает такое положение, что может влиять на политику правительства? Правильно я тебя понял?

Маквейг кивнул. Конечно, Гриском ожидает, что он назовёт имя. На какой-то момент он заколебался и уже готов был это сделать, но ему просто не хватило мужества. Да и как мог он открыто обвинить в безумии президента Соединённых Штатов? Во-первых, он и сам ещё толком ни в чём не уверен. Выдвинуть такое обвинение, не имея многих уличающих доказательств, не посмел бы, пожалуй, никто, даже в такой частной беседе. Во-вторых, существовало ещё благоговение перед правительством и страх при мысли, что может произойти с ним, если его подозрения окажутся необоснованными. Он почти желал теперь, чтобы адвокат сам обо всём догадался. Ведь догадаться было, в конце концов, не так уж трудно, но адвокат, по-видимому, и не подозревал, о ком идёт речь.

Гриском неторопливо поднялся с кресла:

— Пройдём-ка в соседнюю комнату, Джим. Посмотрим, что у нас там найдётся по интересующему нас вопросу.

Соседняя комната была выдержана в тех же глубоких коричневых тонах, что и все помещения фирмы, за исключением скромного кабинета её владельца. Всю длину комнаты занимал стол орехового дерева с несколькими настольными лампами. Стены были снизу доверху заняты полками с книгами.

— Вот раздел психологии, — сказал Гриском. — Теперешние законники всё равно, что психоаналитики. Чего только не приходится знать, выступая в Верховном суде: рефлексологию, и психиатрию, и неврологию, и ещё чёрт знает что, начиная с простейшей травмы и кончая динамикой климактерического периода. Пройдёт через твои руки одно из таких вот дел со свидетельством психиатра о рефлексе самосохранения, и начинаешь думать, что весь мир состоит из одних помешанных. — Гриском перебирал корешки книг. — Но я бы сказал, что этот твой приятель не слишком уж сложный случай… А, вот она, наконец. — Он снял с полки толстый том в кожаном переплёте и усмехнулся, отчего по его лицу разбежались морщимы.

— Если бы ты был таким же экспертом, как я, Джим, я разыскал бы для тебя что-нибудь более экзотическое, но для невежды прекрасно сойдёт и это.

Гриском раскрыл книгу, и Маквейг прочитал на титульном листе: «Современная жизнь и отклонения от нормальной психики, Джеймс Коулман, Калифорнийский университет, Лос-Анжелос».

Гриском водрузил пенсне на тонкий нос и стал листать книгу.

— Да, вот оно! Страница двести восемьдесят девять. Параноидальные реакции. А теперь посмотрим, не окажется ли тут знакомых нам признаков.

Адвокат отошёл к окну и стал громко читать:

— «Индивидууму начинает казаться, что его выделяют из общей массы, что к нему плохо относятся, стремятся злоупотребить его доверием, замышляют против него недоброе, обворовывают, игнорируют, шпионят за ним и даже хотят погубить».

Гриском остановился и бросил взгляд на сенатора.

— Теперь пропускаем вот это, — сказал он, переворачивая страницу, — и читаем дальше:

— «Хотя доказательства, которыми параноик старается обосновать свои утверждения, как правило, чрезвычайно неубедительны, тем не менее он не желает слушать никакого другого возможного объяснения и обычно не поддаётся никаким уговорам». Ты ведь сказал, что спорил со своим приятелем относительно его так называемых «преследователей», но он оставил без внимания твои доводы? Ну, так что, похоже это на него?

Маквейг кивнул. Гриском перевернул ещё несколько страниц:

— А теперь почитаем о других фазах. Слушай!

«Хотя идеи преследования и являются преобладающими в реакциях параноика, у многих представителей этого типа развивается мания величия, в результате чего они наделяют себя уникальными, сверхчеловеческими способностями. Такие идеи величия концентрируются, как правило, на разного рода пророческих миссиях, социальных реформах и замечательных открытиях… Эти индивидуумы обычно с головой окунаются в какое-либо социальное движение, скажем запрет продажи спиртных напитков, и превращаются в столь неутомимых и фанатичных крестоносцев этой идеи, что своей безапелляционной уверенностью в собственной правоте и поголовным осуждением других они зачастую приносят делу больше вреда, нежели пользы».

Гриском выдержал паузу и воззрился на Маквейга поверх пенсне:

— Ты, кажется, говорил, что обычно твой приятель ведёт себя совершенно нормально, что он человек живого ума, полон здравых мыслей?

— Да, правильно. Я бы сказал, что это определение совершенно точно характеризует как самого человека, так и всю ситуацию.

Гриском захлопнул книгу, поставил её на полку и вернулся с Маквейгом в кабинет. Там он снова уселся в кресло и тщательно выколотил трубку.

— Да, у этого человека, несомненно, налицо некоторые симптомы параной, — сказал он. — Беда только в том, что мы не знаем, является ли это состояние у него временным или же это тяжёлый случай, и он нуждается в немедленном психиатрическом лечении. Ты говоришь, что твой приятель играет очень важную роль во внутренней политике страны? В таком случае проще всего было бы обратиться к президенту Холленбаху и потребовать от него отставки этого человека. Пусть даже это временное заболевание, что ж, возможно, ему просто необходимо отдохнуть, переменить обстановку.

— Всё не так просто, как кажется, Поль. — Последние слова Грискома заставили Маквейга насторожиться. — Он занимает официальную, выборную должность. Убрать его с поста таким способом невозможно.

— Неужели кто-нибудь из конгресса?

— Я предпочёл бы не говорить об этом.

— Э, Джим, что-то ты сегодня не очень сообразителен. — Гриском улыбнулся. — Раз это выборное лицо, то он непременно должен быть членом конгресса, если только ты не говоришь о Патрике О’Мэлли.

— Не беспокойся, это не О’Мэлли, хотя при сложившейся обстановке подумать на него было бы проще всего.

Мысленно Джим не преминул отметить, что Гриском упомянул О’Мэлли, а не Холленбаха. Но очевидно даже ко всему привычному Грискому не пришло в голову связать президента с такой историей. Маквейг улыбнулся и беспомощно развёл руками: