- Это письма, которые я получила от Джима. Их не так уж и много, и они довольно коротки.

- Нам разрешали посылать всего тридцать слов раз в две недели. Нас было две тысячи парней, а передатчик всего один.

- Удивительно, но Джим умел вместить очень многое буквально в пару слов, - сказала она и подала мне несколько писем.

В одном он писал: "Мне приходится щипать себя, чтобы поверить, что я один из первых землян, стоящих на чужой планете. Ночью я смотрю на зеленую звезду Земли, и мне трудно поверить, что я помог исполнению вековечной мечты человечества. До сих пор мы не нашли ни следа жизни, за исключением лишайников, о которых сообщила Первая Экспедиция, но все еще может измениться".

- Там действительно были только лишайники и ничего больше? - спросила мисс Грэхем.

- Да, и еще два вида каких-то растений, похожих на кактусы. А кроме того - только скалы и песок.

Прочитав еще несколько голубых листочков, я понял, что теперь, когда Джима уже нет, узнал его лучше, чем когда-либо до сих пор. Он таил в себе такое, чего я никак не подозревал - он был романтиком. Мы не имели понятия об этом - он всегда был таким спокойным и медлительным, - а теперь я понял: ко всему, что мы делали, он относился по-своему.

И не выдавал этого, его просто высмеяли бы. Мы прозвали Марс "клоакой" и не говорили о нем иначе. Сейчас я понял, что, боясь наших насмешек, Джим никогда не показывал нам, как романтично выглядел Марс в его глазах.

- Это последнее письмо, которое я получила, - сказала мисс Грэхем. Джим писал: "Завтра я отправляюсь на север с картографической экспедицией. Мы пересечем земли, на которые еще не ступала нога человека".

Я кивнул.

- Я тоже участвовал в этом походе. Мы с Джимом ехали в одном транспортере.

- Это было увлекательно, правда, сержант?

Если бы я знал. Я хорошо помнил ту экспедицию - это был сущий ад. Мы должны были провести предварительные топографические исследования и поиски счетчиками Гейгера возможных залежей урана.

Все было не так уж и плохо, пока не началась песчаная буря.

Песок на Марсе - не то, что песок на Земле. Миллиарды лет его кружило по пустыням и перетирало в порошок. Он набивался под маску, забивал легкие и глаза, проникал в двигатели машин, в продукты, воду и одежду. Три дня подряд только холод, ветер и песок.

Увлекательно? Раньше бы я со смеху полег от такого вопроса, но теперь уже и сам не знал. Может, для Джима это и было увлекательно. Он был невероятно терпелив, куда терпеливее меня. Может, это дьявольская экспедиция казалась ему поначалу чудесным приключением в неведомом мире.

- Конечно, для него это было увлекательно, - ответил я. Да и для нас всех. И для каждого.

Мисс Грэхем взяла у меня письма и спросила:

- У вас тоже была марсианская болезнь, правда?

- Да, - ответил я, - в легкой форме, но все равно сразу после возвращения мне пришлось полежать в госпитале.

Она ждала, что я скажу больше, и я знал, что мне не открутиться.

- До сих пор неизвестно - то ли это особый вирус, то ли Марс так влияет на организм человека. Заболели сорок процентов команды. Симптомы были слишком странными: в основном, горячка и вялость.

- У Джима был хороший уход, когда он заболел? - спросила она. Губы ее дрожали.

- Конечно. У него был самый лучший уход, - солгал я.

Лучший уход? Смех, да и только. За первыми больными, может, и ухаживали, но никто не ожидал, что заболеет столько народу. В нашем небольшом госпитале вскоре не стало мест, больным пришлось лежать в собственных койках в алюминиевых домах-времянках. Все врачи, кроме одного, тоже заболели, а двое умерли.

Мы провели на Марсе уже полгода, когда вспыхнула эпидемия, и одиночество начинало здорово досаждать нам. Все наши ракеты, кроме четырех, вернулись на Землю; мы были одни на этой мертвой планете под ненавистным медным небом, теснились в алюминиевых домишках, а сразу за ними уходили в бесконечность песок и скалы.

Достаточно поехать на Северный полюс и разбить там лагерь, чтобы убедиться, насколько одиноким может чувствовать себя человек. Наше одиночество было еще хуже, гораздо хуже. Первые эмоции давно прошли, мы устали и тосковали по дому, мечтали увидеть зеленую траву, настоящее солнце и женские лица, услышать шум ручья; но приходилось ждать, пока нас вызволит Третья Экспедиция. Ничего странного, что парни сходили с ума. А тут еще марсианская болезнь.

- Мы сделали для него все, что было в наших силах, - пробормотал я.

Конечно, сделали. Я до сих пор помнил ту холодную ночь, когда, оставив с ним Брека, потащился с Уолтером в госпиталь за врачом, но, к сожалению, безрезультатно. Помню, как на обратном пути Уолтер взглянул на небо и погрозил кулаком большой зеленой звезде - Земле.

- Люди там танцуют, сидят в театрах и просто в теплых комнатах за веселым разговором! Почему хорошие парни должны умирать здесь, чтобы найти им уран?

- Успокойся, - устало сказал я. - Джим не умрет. Многие парни уже выкарабкались из этого.

Самый лучший уход? Это просто курам на смех. Все, что мы могли сделать, это обмывать ему лицо, давать таблетки, оставленные врачом, и день за днем смотреть, как он угасает и наконец умирает.

- Для него сделали все, что в человеческих силах, - повторил я.

- Это хорошо, - сказала мисс Грэхем. - Что ж... видимо, так было суждено.

Когда я встал, чтобы попрощаться, она спросила, не хочу ли я увидеть комнату Джима. Там все осталось так, как было при нем. Я не хотел, но как это ей сказать? Мы пошли на второй этаж, я осмотрел комнату и сказал, что она красива. Девушка открыла большой шкаф, он был набит журналами.

- Это комплекты старых фантастических журналов, которые он читал в детстве. Никак не хотел их выбрасывать.

Я вынул один. На цветной обложке был изображен космический корабль, не похожий на наши ракеты, но с прекрасными плавными линиями, а за ним - кольца Сатурна.

Я вернул журнал, и мисс Грэхем старательно поставила его на место, словно вот-вот вернется тот, кто должен застать здесь все в полном порядке.

Она отвезла меня в Омаху, в аэропорт. Прощалась она со мной неохотно, вероятно, потому, что я был последней нитью, соединявшей ее с Джимом. После моего отъезда все оборвется навсегда.

Я задумался, смирится ли она когда-нибудь с его смертью, и пришел к выводу, что да. Люди рано или поздно смиряются с несчастьем. Вероятно, она выйдет замуж за другого парня. Интересно, что они тогда сделают с вещами Джима, со всеми этими старыми журналами, за которыми уже никто никогда не вернется.

Я никогда не остановился бы в Чикаго, будь у меня возможность избежать этого, потому что смерть Уолтера Миллиса была последней темой, на которую я хотел с кем-либо говорить. Слишком легко у меня могло вырваться такое, о чем никто не имел права знать.

Однако отец Уолтера дважды звонил ко мне в госпиталь, а в последний раз сказал, что пригласил родителей Брека приехать из Висконсина и тоже встретиться со мной. Осталось только пообещать навестить их. Меня это вовсе не восхищало, и я знал, что должен быть осторожен.

Мистер Миллис ждал меня в аэропорту. Она пожал мне руку, сказал, что очень мило с моей стороны приехать, хотя я наверняка жду-не дождусь, когда вернусь домой, к родителям.

- Ничего страшного, - сказал я. - Они навестили меня в госпитале сразу после возвращения.

Отец Уолтера был статным мужчиной, уверенным в себе, даже слегка надменным. Он вел себя вполне дружелюбно, но мне казалось, будто он смотрит на меня и думает, почему я вернулся, а Уолтер нет. Что ж, вполне естественно.

На стоянке нас ждала большая машина с шофером. Мы ехали через город, и мистер Миллис, чтобы поддержать разговор, показывал мне разные достопримечательности, и среди них большую атомную электростанцию.

- Это лишь одна из тысячи по всему миру, - сказал он. Они буквально перевернут нашу экономику. Марсианский уран великое дело, сержант.