Милан: Это еще не он.
Симич разочарованно садится. Милан делает паузу. Мы думаем, что он уже совсем замолчал, но он продолжает.
Милан: Мой отец каждое утро, уже тридцать пять лет, берет какое-нибудь важное число и вокруг него развивает целую систему. Он ставит на даты, на дни рождения, на юбилеи великих и малых сражений, на даты террористических актов, государственных катаклизмов, неизвестных войн. Он играет на номера букв в именах известных людей, исторических личностей или родственников, друзей, знакомых, королей, соседей, писателей, всех своих предков.
Симич вдруг наполовину привстает со стула и прислушивается, как какой-то худой сказочный мышонок. Водит носом и ушами, как будто старается услышать то, чего услышать нельзя.
Милан: Да нет ничего. Рано еще.
Симич смотрит на Милана. Он не утруждает себя, чтобы что-нибудь сказать. Милан садится. Вернее, просто бросает свое тело на стул рядом с Симичем.
Милан: Мой отец уже тридцать пять лет каждый день своей жизни каждого человека, которого встречает, просит загадать ему какое-нибудь число. Каждого, абсолютно каждого.
Милан грустно прибавляет.
Милан: Каждого, кроме меня.
Симич смотрит на молодого человека, который находится рядом, но на самом деле не видит его. Потому что Симич ждет, собранно ждет. В уголках сухих губ почти уже собралась белая слюна, потому что от того, что он нервничает, он не может ни говорить, ни даже глотать. Он сказал бы что-нибудь Милану, если бы мог и если бы знал что. Двери в глубине коридора открываются и сразу же со скрипом закрываются. Симич вскакивает. Его портфель переворачивается, и из него выпадают какие-то книги. Но шанс, что что-то произойдет, уже позади. Милан собирает книги. Симич просто стоит. Ему стыдно, что он так нервничает. А еще больше потому что он поддался своим слабостям и рефлексам. Он стоит, обезумевший от переживаний, с пересохшим ртом, мокрый и красный от нетерпения. Милан собирает все книги.
Милан: Почему Вы не разденетесь? Разве Вам не жарко? Дождь давно прошел, сейчас почти тридцать градусов.
Симич ничего не понимает.
Милан: Давайте, снимите свой плащ. Вам станет легче.
Профессор Симич, как маленький ребенок, слушается, что ему говорят, и снимает плащ. Он остается в выходном костюме, в белой накрахмаленной рубашке, в галстуке, завязанном мертвым узлом.
Милан: Выходной костюм? Это Вы специально?
Милан подмигивает старику.
Милан: И у моего отца тоже есть такой. В первом правом ящике рабочего стола. Там лежит даже инструкция, как его хоронить. Фото для памятника, список кто должен говорить, кого позвать, а кого нет. И туда же он положил и костюм. Точно такой же. Это лучшее, что у него есть.
Симич смотрит на свой погребальный костюм. Поправляет лацканы.
Милан: Наберитесь терпения. Поверьте, это всегда отнимает много времени. А в это время года, когда готовится заседание городского совета, они могут сидеть часами. Рассматривают всякие предложения, обсуждают кандидатов, их заслуги. Пока у них животы ни заурчат. Садитесь.
Симич садится. Точнее, тело Симича соглашается сесть. Но сам Симич остается стоять. Милан кладет книги ему на колени.
Милан: Не переживайте. Я наблюдаю за всем этим годами. Если мой отец за кого-нибудь берется, то его обязательно примут. Это абсолютно точно.
Губы Симича наконец растягиваются в улыбке. Точнее, изменяется лицо. Губы начинают чуть-чуть дрожать. Но Милан знает этого человека, друга своего отца, которому они с отцом многим обязаны. Поэтому знает и его настоящую улыбку. Милан говорит мягче.
Милан: А это что у Вас?
Милан рассматривает названия книг, которые лежат на коленях Симича. Читает.
Милан: «История права в Илирии» профессора Милисава Симича. А, так это Ваша?!
Симич кивает.
Милан: Я не знал, что у илирийцев была правовая система.
Симич: Не было.
Симич взрывается. Ну, наконец-то он заговорил! Он просто не смог сдержаться. Милана, однако, это не удивляет. Ему знаком этот напряженный голос. Он с интересом рассматривает другие книги.
Милан: Посмотрим, что тут у Вас еще есть… «Государство и государственность», Милисав Симич. Опять про илирийцев?
Симич: Нет.
Милан: Я знаю, помню. Это же был учебник, да?
Симич: Рекомендуемая литература.
Милан читает дальше.
Милан: «Сны и бессонница». Стихи! «Бессонница». Я не знаю этого слова…
Симичу этого достаточно. Он берет книги и кладет их в портфель.
Милан: Профессор, а Вы и стихи пишете?
Симич опять не отвечает. Он уже сказал то, что хотел сказать. Больше он говорить не хочет.
Милан: И мой отец пишет стихи. Вы, конечно, это знаете. У него много стихов, несколько сборников. Самое малое — пять. Или даже десять. И каждое стихотворение он кому-то посвящает: королю, своей маме, покойной жене — моей маме, своему врачу и Достоевскому. Потом одному родственнику, который был ранен на войне, потом всем детям земли, природе и солнцу… всем. Всем, кроме меня. Мой отец уже тридцать пять лет пишет стихи. Но ни одно никогда не посвятил мне.
Теперь и Милан замолкает. Симичу становится жалко своего самого плохого студента. Ему жалко видеть, во что он превратился. Через какое-то время Симич произносит.
Симич: Милан, сынок, почему Вы не работаете?
Милан: Так я же на пенсии. Разве Вам папа не сказал?
Симич: Как на пенсии? Сколько же Вам лет?
Милан: Тридцать пять. Я на пенсии по инвалидности.
Симич: Но Вы же не инвалид!
Милан: На службе так положено.
Симич: Да. Зачем Вы вообще пошли в полицию? Вам надо работать!
Милан: Как я буду работать? А кто будет помогать отцу?
Симич: Он и сам может о себе позаботиться. Вы — юрист, а не водитель.
Милан: Да нет. Отец сам не сможет.
Симич: Почему же не сможет? Он младше меня.
Милан: Вообще-то я не водитель. Просто иногда подвожу его. И жду. Когда у меня есть время, и когда у меня нет других дел.
Симич: Поэтому я Вас и спрашиваю. Почему Вы не занимаетесь ничем другим?
В этот момент какие-то тяжелые двери рядом открываются. Слышатся старческие голоса: много мужских голосов, консонанты, произносимые вставными челюстями, какой-то кашель, напоминающий рак легких, быстрые шаги, как в туалете, неожиданные выкрики. И неторопливый голос, полный достоинства. Симич и Милан встают.
