Глядишь, и родня найдется.

До вечера я еще успела убраться наверху, благо здесь все было в порядке, только пыльно. Спальня, детская и две комнаты, которыми, похоже, не пользовались. Одна вообще пустая, в другой — только широкий письменный стол и табуретка перед ним. Ящики стола пустые. Комнаты могли бы служить гостевыми, детскими для большой семьи, кабинетом с библиотекой. Обживусь — посмотрим.

В торце короткого коридорчика была крутая и узкая лесенка наверх — на чердак, видимо. Туда я пока не полезла.

Визитку Ксении Петровны я показала вечером Верочке и Илье. Оказалось, в городе и в самом деле есть благотворительный комитет, очень даже уважаемая организация. И мою гостью Вера по описанию узнала — действительно одна из дам-основательниц этого самого комитета, никакого подвоха. Наверное, мое изумление слишком явственно отразилось на лице, потому что Вера пожала плечами:

— А что тебя удивляет? Ты сирота, Максова родня тебя за свою не считает, осталась одна с ребенком, разве ты не заслуживаешь помощи?

— Я просто вообще забыла, что есть такой комитет, — выкрутилась я. — Глупое чувство, даже не знаю, что еще я могла забыть. Максову родню, кстати, тоже не помню.

— Они в Москве, — сказала Вера, — в нашей глухомани им делать нечего. Макс после смерти бабушки с ними разругался, ты рассказывала. А тебя только та бабушка и любила.

— Никого не помню, — вздохнула я. Знакомиться с Максовой родней желания не было, но от слов о незнакомой мне бабушке стало грустно.

Может быть, поэтому ночью я увидела ее во сне. Бабушку Антонину Михайловну, ту самую, что подарила нам этот дом, и родителей Макса. Автокатастрофа. Похороны, совершенно убитый Макс, Марина в том же черном глухом платье, всхлипывающая совершенно по-детски. Какой-то неприятный тип брызжет слюнями, разоряясь, что Макс поимел достаточно — вон, аж целый дом от бабули, и ответное «да подавись» Макса. М-да.

С этой стороны никаких родственных чувств лучше не ждать.

Марина же выросла в детдоме — то есть, здесь это называлось приют. И не сказать, что такое уж несчастное детство. У девочек были хорошие условия, они не голодали, о них заботились. Неплохое образование, квоты на поступление в институт — вот только у девчонки хватило ума бросить учебу и выскочить замуж, но это уже другой вопрос.

Просто даже самый лучший детдом — не семья. Любви на всех не хватало, да и любовь там другая. Не родительская. Потому, может, у Марины и не ладилось ни с мужем, ни с хозяйством. Наверное, это уже мои личные тараканы, на самом деле бывают ведь такие родители, которые хуже любого детдома. Просто для меня семья всегда была на первом месте.

Грустные это были сны, я проснулась на мокрой от слез подушке, хотя лично меня, вроде бы, они и не затрагивали. Но то ли остался во мне какой-то след прежней Марины, то ли просто близко к сердцу приняла… И письма с открытками утром читать не стала, отложила на потом. Собрала документы, надела все то же черное платье и стала ждать обещанного Ксенией Петровной человека.

Я как раз успела перебрать и сложить кучей в прихожей одежду Макса, предварительно обшарив карманы и набрав почти сорок рублей мелочью, выбрать из этой кучи почти новые рубашки, которые можно будет перешить себе или Олежке, и вернуть их обратно, потому что ну его нафиг, донашивать что-то за этим козлом. Звонок застал меня с охапкой мужской обуви, которую я тащила сюда же из кладовки.

Девушка в легкомысленном сарафанчике улыбнулась мне и сказала:

— Вы Марина, и вам нужно помочь с документами. А я Оля. Давайте проверим, что у вас на руках, и поедем.

День сорвался с места со скоростью стартующей ракеты. Улыбчивая Оля в пять секунд охватила взглядом все мои документы, кивнула: «Отлично!» — и через полминуты ее автомобиль уносил нас в неведомые для меня дали. Надо сказать, пробивная сила у Оли тоже была сравнима с оружием массового поражения, или же благотворительный комитет имел везде право первоочередного входа. Я болталась прицепом, подписывала «где галочка» и не старалась особо вникать, целиком сосредоточившись на окружающем мире. В чем ходят по улицам и в чем сидят в конторах, как к кому обращаются, как здороваются и прощаются, как выглядит полицейский, а как — банковский охранник… Заодно примерно запомнила, где располагаются тот самый Промышленный Банк, страховая контора, полицейский участок и ЗАГС.

И все это — часа за три, не больше. Потому что уже к обеду я была дома — официально оформленной по всем нужным инстанциям вдовой, нуждающейся в пенсии на ребенка, со снятым вкладом Макса и с обещанием страхового агента прибыть сегодня же. От чая Оля отказалась: «Прости, совсем некогда», — зато согласилась прихватить с собой Максовы шмотки, подтвердив, что благотворительный комитет раздаст их нуждающимся.

В какой момент из этих трех часов мы перешли на «ты», я не заметила, но оптимизмом и энергией Оля зарядила бы и депрессивную улитку. Проводив ее, я поймала себя на том, что прошлое погасло в памяти, оставшись неясной и неважной тенью. Я и раньше понимала, что нужно думать о будущем, но теперь «нужно» превратилось в «хочу». А что? Я молодая и, как совершенно правильно заметила Ксения Петровна, «довольно рассудительная особа», у меня свой просторный дом с большим участком — всегда о таком мечтала, между прочим! Дача в ста двадцати километрах от города — совсем не то. А главное, что бы там ни было дальше с личной жизнью, на которую пока что совсем не тянет, мне есть о ком заботиться. Да и вообще, жить — это прекрасно!

В ожидании страхового агента я успела сварганить супчик из того, что нашлось в закромах, пообедать и по-быстрому осмотреть участок. Большую его часть занимал сад:

несколько неухоженных яблонь, заросли вишни, густой малинник и три куста смородины, давно нуждающиеся в обрезке. Никаких грядок, хотя места для них хватает. К счастью, особо злостных сорняков тоже не было, густой ковер травы скорее напоминал цветущий луг. Я никогда особо не разбиралась в травах, но, наткнувшись на мелиссу и аптечную ромашку, постановила для себя не спешить сажать картошку, а для начала проверить, что еще полезного у меня уже растет.

Всю эту прелесть чисто символически отделял от двора низкий покосившийся штакетник. Во дворе росла огромная груша, словно разделявшая его на две части. В дальней стояли два крепких просторных сарая, забитых разнообразным хламом — я предположила, что это осталось еще от бабушки. По крайней мере, выглядело все давно и основательно заброшенным. Что ж, будет чем заняться, когда с домом разберусь.

За сараями обнаружились заросли крапивы, поленница и куча сухих веток. На поленнице спала, растянувшись пузом кверху, пушистая рыжая кошка. На мое «кис-кис» она и ухом не повела. Наша или нет? Ладно, поживем — увидим.

Ближняя половина двора — от груши до уличного забора — была обжитой.

Низенькие детские качели, клумба с ноготками и бархатцами, два раскидистых куста чайной розы, а вдоль забора — острые листья ириса и кусты шиповника, густо усыпанные плодами.

И самая прелесть — выложенная битым кирпичом довольно большая площадка для пикников: стол с двумя лавочками и с большим умом сложенная стационарная печка, которую можно было использовать и как мангал, и для обычной готовки, и для сушки фруктов. Чем, кстати, не помешало бы заняться прямо сейчас, в саду полно упавших яблок.

Будет из чего компоты зимой варить.

Я привстала на цыпочки, дотянулась до красивой груши с румяным боком. Твердая.

Очень похоже на тот сорт, что рос у нас на даче — зреет поздно и лежит до Нового года.

Вход в подвал я тоже нашла, рядом с той дверью, что вела во двор из коридора.

Удобные ступеньки, каменный свод, бетонный пол — не подвал, а бомбоубежище. Крепкие полки по стенам. Пустые. Крепкие деревянные лари для овощей и плоские ящики для фруктов. Тоже пустые.

— Позорище, — в сердцах выдала я. — Безрукие они оба были, что ли! Такое хозяйство развернуть можно, а в доме всех запасов — полкило вермишели! Ну ничего, уж ято к зиме нахомячу. Стыдно такой погреб пустым держать.