Литмир - Электронная Библиотека

Вдруг по толпе прошел гул.

– Царица, царица, царица с царевичем! – зашептали собравшиеся.

И впрямь, взглянув на открывающиеся ворота Кремля, я увидел женщину в золотой парче, выходившую гордо и прямо. Она вела за руку мальчика в такой же позолоченной одежде. Их окружала толпа бояр и стражников. Пройдя на площадь, они поднялись на возвышение, где был установлен трон. Женщина величаво села, мальчик остался стоять, лишь прижался к трону.

Вперед вышел бородатый боярин в горностаевой шубе до пят и высоком тюрбане из не известного мне меха. Он развернул свиток и зачитал приговор:

– За трусость на поле брани, за оставление товарищей по оружию в беде по приказу Великой Царицы Устиньи Петровны и Царевича Павла Петровича приговорить казака Семена Колыванова к смерти через раздвоение лошадьми!

После слов боярина на площади установилась гробовая тишина. Ее разрезал свист хлыстов. Тяжелые коняги рванулись в разные стороны, раздался нечеловеческий вопль и хруст разрывающихся костей. В считанные секунды все было кончено. Толпа стала разбредаться. Женщины уходили, закрывая глаза краешками шалей. Мужики тоже старались не смотреть в сторону коней, мирно жующих сено. Царица с наследником спокойно спустились с возвышения и удалились в Кремль.

На этот раз Митяй не поскупился, взял стакан водки и мне. Мы выпили ее без закуски. В первом же доме, у бояр Морозовых, отыскали воеводу. Он спал на сеновале, потому что из дома хозяева его за дебош выперли. Мы легко привели его в чувство, сказав, что пора ехать. Надо отдать должное Василию Афанасьевичу – хмель с него слетел сразу. Он спросил только: ушел ли отряд? Митяй сказал, что ушел. После чего Асташев совсем успокоился и стал мурлыкать себе под нос какую-то не знакомую мне песню на непонятном языке.

* * *
За пивом, ца-ца,
Когда муж ушел за пивом.
Студент жену целовал и ласкал, ца-ца,
Когда муж ушел за пивом…

Эта дебильная песенка, которую напевал хозяин дома, окончательно разбудила школьного учителя. К своему огромному удивлению он обнаружил себя лежащим на надувном матраце посередине просторной кухни Аксаковых. Андрей уже сидел за столом, потягивал «Хенекен» из запотевшей бутылки и мурлыкал этот уродский мотивчик.

– Ага, ученый человек проснулся, – обрадовался Аксаков. – Ну и как вам, сударь, Московская Тартария? Пьют черти, как мы. А может, и больше! «Ну что, по пиву, и оформим сделку! Какое пиво, Фауст, ты предпочитаешь?..»

Киреев кое-как сел. Как же он вчера позволил себя так напоить?! «Он, точно, похож на Мефистофеля», – подумал о друге Владимир.

А все из‑за этой дурацкой Тартарии. Да пусть она катится ко всем чертям, в тартарары! Напишу диссертацию, как хочет Могилевский, защищусь. И уеду – либо в Питер к матушке, либо в Москву. Только бы подальше от этого чертова дома, от этих искусителей Аксаковых.

– Мальчишки! – послышался из прихожей певучий голос Марины. – Сауна готова.

А следом появилась и сама хозяйка. Как всегда, свежая, румяная, радушная и такая желанная.

– Хватит пьянствовать и дрыхнуть, алкоголики и тунеядцы. Так все воскресенье прогудите, а завтра – на работу, – она забрала из мужниной ладони недопитую бутылку пива и выбросила ее в мусорное ведро, а затем командирским голосом объявила: – В парилку – шагом марш. И сидеть там два часа. Иногда можно выскакивать в ледяной бассейн. Запой, мои дорогие, отменяется.

Учитель тут же вскочил с матраца, благо, брюк перед сном он не снял. Андрей же сделал кислую мину, но все же, как послушный телок, поплелся за женой, словно на заклание.

– Ах, хорошо! Ну-ка, поддай еще парку! И веничком! Да посильней! Еще! Со всей силы! Ух! – дальше Аксаков использовал в основном междометия для выражения полноты чувств, распирающих его распаренное тело.

Наконец и он упарился. Встал с полка, весь в березовых листьях, и вовремя поддержал товарища, который чуть не завалился на каменку. Перестарался, бедняга.

Потом они синхронно нырнули в бассейн. Холодная вода обожгла, но минуту-другую они еще плескались, затем кожа пошла пупырышками, и их начал пробирать озноб. Андрей первым взобрался наверх по хромированной лестнице и помог вылезти другу.

Еще раз зашли в парилку. Но уже для сугреву. Поддавать жару не стали. А просто сидели, расслабленные, и тащились.

Первым тихий кайф нарушил хозяин.

– Ну и как тебе Тартария? – спросил он учителя истории.

– Бред собачий! – ответил Киреев. – «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда».

– Чехова цитируешь? «Письмо к ученому соседу», кажется? – спросил Андрей.

Владимир не ответил. Тогда хозяин продолжил.

Лекция господина Аксакова по российской истории № 2

– Я бы не стал столь категорично и невежественно, подобно чеховскому персонажу, рубить с плеча. Он ведь тоже доказывал, что люди не могли произойти от обезьян, потому что иначе бы у них был хвост и дикий голос. Давай размышлять более логично, как подобает людям третьего тысячелетия. В каком году Иоганн Гутенберг изобрел печатный станок? Правильно, в 1440, в Страсбурге. У тебя прекрасная, можно сказать, энциклопедическая память. Профессор Могилевский может по праву гордиться таким учеником. Ну а на Руси первопечатник Иван Федоров нечто подобное воспроизвел с опозданием на полвека. Вот всегда так! Отстаем от Запада вроде бы на чуть-чуть, но оказывается, что навсегда. А теперь давай, коллега, просто представим себе, что творилось в подлунном мире, до того как люди научились тиражировать в достаточно массовом порядке свои мысли, произведения, летопись… Допустим, ты – владыка (король, царь, князь, папа римский), а я – твой летописец. Волею судьбы ты сейчас оказался на коне, народы пред тобой трепещут, тебе поют хвалебные песни. Но ты знаешь, что так было не всегда, твой род не такой старинный и великий, как бы тебе этого хотелось, более того, совсем недавно твои предки ходили если не в рабах, то в вассалах другой державы, которая сейчас переживает не лучшие времена. Что бы ты сделал? Я думаю, что вызвал бы меня, своего летописца, и поставил бы передо мной следующую задачу. Всю летопись переписать. Все, что может бросить хоть малейшую тень на твой славный род или твою великую церковь, из летописи выкинуть. А вот врагов твоих, некогда великих и опасных, опустить ниже уровня городской канализации, чтобы и пикнуть не смели, и носа оттуда не высовывали. А то, не дай Бог, взыграет у них забытая доблесть, и намоют они тебе в очередной раз шею. А чтобы стимул у меня, летописца, был, можно мне и деньжат подкинуть, а заупрямлюсь, так у тебя и палач всегда наготове.

– Ты что, хочешь сказать, что вся история сфальсифицирована? – обливаясь потом и задыхаясь в горячем воздухе парной, выдавил из себя учитель.

– Пойдем в предбанник, мыслитель. Не то думать нечем будет, мозги все выпарятся, – Аксаков хлопнул товарища по мокрой спине и вытащил его из сауны.

Предбанником Андрей Александрович называл просторную комнату площадью квадратов тридцать пять, где стояли два дивана – один большой, другой поменьше; два кресла, если садился в такое, то вставать из него уже больше не хотелось; а также бар, журнальный столик, холодильник, цветной телевизор с диагональю в полметра, камин и стол для русского бильярда.

Киреев тут же провалился в кресло и стал ждать ответа на поставленный вопрос. Хозяин же не спешил. Он подошел к холодильнику, открыл дверцу, и счастливая улыбка озарила его лицо.

– Ну какая же умная баба моя жена! – радостно воскликнул он, потрясая двумя запотевшими бутылками «Хенекена». – Знает же, стерва, что после бани запоя уже не будет, а нутро промыть надо.

Аксаков в чем мать родила разгуливал по «предбаннику». Из бара вытащил две большущих кружки, потом пошлепал за открывашкой в другой конец комнаты. Наконец янтарный напиток запенился в кружках, и умиротворенный домовладелец распластался в кресле напротив своего друга.

7
{"b":"546070","o":1}