С течением времени я поняла, что у нас не предвидится детей. Ну, точнее у него, я прошла через десятки инвазивных процедур и неприятных обследований и, обвиняя друг друга, мы просто-напросто потеряли интерес к желанию зачать ребенка; случайное стечение обстоятельств, я так полагаю. Секс стал однообразным и не вдохновляющим. Я стала для него скучной. Я стала для него неважной.

После двух лет брака Дэвида перевели в военно-морской медицинский центр Сан-Диего, и он очень хотел, чтобы я подружилась с женой его нового сослуживца. Эстель была наделена всеми теми качествами, которых я была лишена, она была обворожительной и идеальной. Но кроме этого, она была холодной, властной и снобистской. Я ненавидела ее. Наше чувство ненависти было взаимным. Но для галочки, между нами была горячая дружба. Ей было легко притворяться; для меня это было труднее. Я очень жалела ее ребенка, может я остро ощущала его чувство одиночества. Себастьяну было на тот момент восемь лет; мне двадцать один год.

Он был лишен материнской нежности, заботы. С его стервозной мамашей и его монстром-отцом он был несчастен вдвойне.

Между нами завязалась нежная и милая дружба. У Себастьяна появилась привычка прибегать после школы и рассказывать мне, как прошел его день. Я наливала ему стакан безалкогольного «Лимончелло», сделанного из лимонов, привезенных из Сорренто, когда я могла найти их, а вместе с ними содовую с сиропом. Мы много разговаривали о книгах, которые он прочел, и я предлагала ему на прочтение истории, которые могут ему понравиться, истории, которые я читала, когда была в его возрасте. Они были так далеки от тех книг, которые его мать считала подходящими для чтения. Вместе мы пытались разобраться с повседневной грубостью книг Братьев Гримм и простыми психологическими составляющими книг Ганса Христиана Андерсена, чья маленькая русалочка испила адскую боль при превращении ее хвоста в ноги, когда она вышла на сушу и сделала первый шаг, и чей ангельский голос был обменен на любовь.

В это время мой отец стал для нас всем. Моя мать, конечно же, была настолько занята своим клубами, игрой в бридж, хорошими поступками, услугами для всех, за исключением своей собственной семьи. Для нас ее отсутствие было только облегчением, но Дэвид намеренно нам напоминал и каждый раз выражал сожаление о ее отсутствии за трапезой. Она же такая хорошая женщина.

Себастьян и мой отец обожали друг друга и проводили счастливые часы, создавая мини-модели аэропланов и запуская их небо, немного приправляя пиротехнической пылью, оставшейся после фейерверков. Конечно, Дэвид расстраивался, когда они тайком от него занимались своими делами. Это было их личное время, наивное и детское, если сказать по-простому, их игра была маленькой слабость моего отца.

Как-то Себастьян вошел на кухню, когда мы не услышали его стука. На всю громкость играла красивая мелодия оперы «Мадам Баттерфляй», и мы вместе с отцом подпевали второй части восхитительной лирической арии.

— Что вы поете?

— Sto cantando in onore di Dio, giovanotto, (прим. пер. ит. Я воспеваю Бога, малыш), — сказал мой папа.

Себастьян нахмурился, а мой отец выглядел озадаченным:

— Я не понимаю, что говорит папа́ Вен.

— Ты говорил по-итальянски, папа́, — сказала я, улыбаясь. Я повернулась к Себастьяну. — Он сказал, что воспевает Бога.

— Ах, cara (прим. пер. ит. Дорогая). Итальянский! Язык Данте! Язык кулинарии! Язык любви!

После того дня, за каждый визит моего отца, Себастьян выучивал несколько новых слов по-итальянски; не все они подходили для его возраста, но мой отец вцепился мертвой хваткой в него. Как оказалось, я тоже это унаследовала.

Я была довольно счастлива в Сан-Диего. Я занялась журналом для Базы и помогала на дне открытых дверей больницы. Я даже подала заявление, чтобы посещать вечерние занятия по журналистике, в одну из своих вылазок. И в этот момент, Дэвид сообщил мне, что его перевели в Кэмп-Лэджен в Северной Каролине, и что мы уезжаем. Это был еще один шаг для офицера, который не мог нарушить данную клятву. Дэвид решил рассмотреть все это как продвижение по службе.

В течение сорока восьми часов, Дэвид улетел на другой конец континента, а у меня осталась неделя, чтобы упаковать все наши вещи по контейнерам.

Себастьян приходил ко мне каждый день; каждый день он плакал.

А потом, в один сентябрьский вторник — я уехала.

1 глава

Солнце согревало мою кожу, и книга отяжелела в моих руках. Я скучала по калифорнийскому солнцу, хорошо было вернуться, несмотря на неидеальные условия.

Я отбросила книгу в сторону, сдвинула очки на волосы и положила голову на руки, наслаждаясь теплом позднего утра.

Я не была полностью уверена, что хотела вернуться вместе с Дэвидом. У меня были друзья в Северной Каролине, не связанные с жизнью военно-морского флота, у меня была работа, которой я наслаждалась, в качестве административного помощника в маленькой, но достойной местной газете, и, наконец, я получила свою степень по английской литературе после шести лет вечерней школы.

Но в то же самое время я чувствовала беспокойность и готовность к переменам. Когда мне исполнилось тридцать, мой взгляд на мир несколько изменился, и я немного удивилась, обнаружив себя все еще замужем и почувствовала, что готова попробовать что-то новое... или что-то старое, как оказалось, потому что мы вернулись в Сан-Диего. Этот город был достойным местом и располагался в шаге от Кэмп-Лэджен (прим. пер. учебный центр морской пехоты в штате Северная Каролина). В любом случае, Дэвид был счастливее, что делало мою жизнь проще. Мы нашли способ сосуществовать, что не было малоприятным. Он не всегда был суровым мужчиной, или так я говорила себе, а я не была неверной женой, просто мы в корне не подходили друг другу. Мы отдалились.

По крайней мере, я наслаждалась пляжем. Пойнт-Лома находился в семи милях от госпиталя и за ним ухаживал почти весь персонал Базы. Это был кусочек земли, который разделял океан от залива Сан-Диего. Менее популярная часть была на северном конце Адэйр-стрит, и я подумала, что здесь есть меньшая вероятность, что меня потревожат.

Возможно, так решила судьба, но предполагаю, что если и не в тот день, встреча рано или поздно произошла бы.

— Здравствуйте, миссис Уилсон.

Я не узнала веселый тенор. Я обернулась и приложила руку над глазами, щурясь от внезапной яркости солнца.

— Да?

В нескольких футах от меня неловко стояли двое мужчин лет двадцати, а третий наклонился ко мне, вода с него капала на мое пляжное полотенце.

— Я — Себастьян.

— Кто?

Его сияющая улыбка дрогнула.

— Себастьян Хантер.

Мой разум все осознал. Маленький Себастьян Хантер вырос.

— О, боже мой, Себастьян! Я.... я не узнала тебя. Вау!

Я перевернулась и села, подавляя желание поправить бикини.

— Я слышал, что вы вернулись. Я надеялся, что увижу вас, — сказал он, снова улыбаясь.

Милый восьмилетний мальчик с печальными глазами стал по-настоящему красивым молодым мужчиной. Его светло-каштановые волосы, вьющиеся почти до подбородка и обесцвеченные от золотистого калифорнийского солнца, были длинными для сына офицера военно-морского флота. Он был худой, мускулистый как спортсмен, широкоплечий и с узкими бедрами.

Под мышкой у него была зажата ярко-синяя доска для сёрфинга, и на нем были красные плавательные шорты, которые отяжелели от морской воды и сползли, чтобы показать полоску бледной кожи на его талии, подчеркивая загар на остальном его теле. Мысль пронзила мой разум: должно быть у него куча девушек в школе.

— Посмотри на себя, Себастьян. Так вырос. Это здорово, увидеть тебя. Как ты? Как твои родители?

Его улыбка увяла.

— Ох, они в порядке.

Я не знала, что сказать, это было так странно увидеть его снова после стольких лет. С большой натяжкой я могла увидеть ребенка, которого знала, в молодом мужчине перед собой.