Новый расцвет литературной деятельности Карамзина начинается с 1802 года, когда он приступил к изданию журнала «Вестник Европы». Карамзин был уже самым крупным, самым авторитетным из писателей своего поколения, его имя в литературных кругах произносилось в первую очередь. За протекшее десятилетие он вырос как мыслитель, как художник.

Правительственный либерализм нового царствования, цензурные послабления позволили ему высказываться в новом журнале более свободно и по более широкому кругу вопросов, высказываться с сознанием своей роли в современной литературе, своего места в литературном процессе, своего права и даже обязанности публично излагать свои мысли.

То, что в екатерининские времена Карамзин должен был затушевывать – свою ориентацию на европейский либерализм, – сейчас он мог проповедовать без опасений, и это выразилось прежде всего в названии нового журнала – «Вестник Европы». В этом была целая программа. Вместе с тем это не означало отказа от национальных традиций, пренебрежения к русской жизни, к отечественной проблематике. Напротив. Но все рассматривалось в соотнесении с «общечеловеческой», «европейской» действительностью, историей.

В опубликованных в «Вестнике Европы» (1802–1803) художественно-литературных произведениях Карамзина явно заметны две линии: первая – интерес к внутреннему миру современного человека, к «жизни сердца», но осложненная шедшим из литературы XVIII века учением о «характерах»; другая – историческая, явившаяся результатом осмысления исторических событий, свидетелем которых он был в течение 1789–1801 годов. Они были связаны в какой-то мере и в каком-то отношении объясняли одна другую. Вместе с тем это были линия сатирическая и линия героическая.

Еще во втором письме из Лозанны в «Письмах русского путешественника» Карамзин высказал свое мнение о соотношении «темперамента» и «характера». Здесь он считает основанием «нравственного существа» человека темперамент, а характер – «случайной формой» последнего. «Мы родимся с темпераментом, – продолжал Карамзин, – но без характера, который образуется мало-помалу от внешних впечатлений. Характер зависит, конечно, от темперамента, но только отчасти, завися, впрочем, от рода действующих на нас предметов». Далее он уточняет свое понимание этих терминов: «Особливая способность принимать впечатления есть темперамент; форма, которую дают сии впечатления нравственному существу, есть характер».

В «Вестнике Европы» за 1803 год Карамзин поместил произведение, которое по жанру не является ни повестью, ни рассказом, ни очерком; скорее всего его можно назвать психологическим этюдом. Карамзин озаглавил его «Чувствительный и холодный. Два характера». Тема эта давно привлекала его внимание, но только к началу XIX века в сознании Карамзина определились эти «два характера» как главные, может быть, и единственные с его точки зрения, формы проявления внутренней жизни у людей.

Однако важнейшая особенность этого небольшого, во очень глубокого произведения заключается в том, что ни «чувствительный» Эраст, ни «холодный» Леонид не являются для автора «положительными героями». Каждый из них по-своему отрицателен. Карамзин словно не хочет предпочесть одного другому и старается показать, что ни первый, ни второй не дали людям того, что могли бы дать. И при всем этом заметно, что «чувствительного» Эраста Карамзин изображает с некоторой иронией, даже с элементами сатиры.

Попыткой изобразить формирование «характера» «чувствительного» является неоконченный роман Карамзина «Рыцарь нашего времени» – произведение, недостаточно оцененное в истории литературы и интересное как опыт психологического романа на автобиографическом материале.

Вместе с тем в этом произведении автор с большой симпатией изображает общество провинциальных дворян, честных, прямых, проникнутых сознанием собственного и сословного достоинства. «Рыцарь нашего времени» представляет интерес еще и потому, что это было первое в русской литературе произведение, в котором анализировалась детская психология. В «Моей исповеди» анализировалось становление «характера» «холодного», явившегося жертвой дурного воспитания. Карамзин вполне сознательно написал произведение сатирическое. Здесь все, начиная с заглавия до известной степени пародирующего название знаменитого произведения Руссо, представляет сатиру – сатиру на дворянское воспитание, на беспутное поведение молодых дворян, на модные дворянские браки и т. д.

Всеобщий эгоизм, усматривавшийся Карамзиным во многих современниках, тревожил и смущал писателя. «Холодный» Леонид, делающий все «так, как надо», ни в чем не нарушающий норм дворянского поведения, вместе с тем претит писателю: «Любимою его мыслию было, что здесь все для человека, а человек только для самого себя». Но Леонид является еще примером «современного человека», сохраняющего внешнее благоприличие и ограничивающего свои желания некоторым подобием морали. Герой «Моей исповеди» представляет полную нравственную опустошенность. После прочтения этого произведения может даже создаться впечатление, что у Карамзина нет веры в духовные силы дворянства, что сатира его как бы подводит черту под историей умственного и нравственного развития этого сословия. Особенно ясным становится смысл «Моей исповеди» при сопоставлении этого произведения с публицистическими статьями Карамзина, в которых излагаются его взгляды на роль и значение дворянства в русской жизни и истории.

В том же 1802 году, когда была создана «Моя исповедь», Карамзин писал: «Дворянство есть душа и благородный образ всего народа… Слава и счастие отечества должны быть им, дворянам, особенно драгоценны… Не все могут быть воинами и судьями, но все могут служить отечеству», все виды деятельности на благо родины «полезны». Таким образом, сатира Карамзина в «Чувствительном и холодном», «Моей исповеди», вероятно и в «Рыцаре нашего времени» – сатира дворянская и направлена против тех дворян, которые образом своей жизни показывают, что слава и счастье отечества не представляют для них никакой ценности, которые не хотят служить отечеству, которые не хотят быть ему полезны.

Анализируя окружающую его действительность, вглядываясь в современное ему дворянское общество, зрелый Карамзин убедился в том, что основная социально-воспитательная линия русской литературы XVIII века, сатирическая, имеет законные права на существование и в его время, и этим объясняется его обращение к сатире в «Чувствительном и холодном» и в «Моей исповеди». Однако в соответствии с общими эстетическими принципами, сложившимися у него к концу XVIII века, сатира Карамзина сильно отличается от подобных же произведений сатириков предшествующего периода. Поэтому и случилось так, что историки русской литературы не заметили своеобразной сатиры Карамзина, полагая, что сентиментализм вообще не признает сатиры.

Изучая социально-воспитательный опыт русской литературы XVIII столетия, Карамзин не мог не заметить, какое большое значение придавали его предшественники национально-героической тематике. С начала XIX века Карамзин осознал свою роль идейного вождя русского дворянства и понял, каким могучим средством воспитания может быть умело обработанный героико-исторический материал. Именно как объективную и глубоко эмоциональную школу дворянской доблести, дворянского патриотизма стал он в это время понимать историю.

Если сатира Карамзина показывала, каков есть и каким не должен быть дворянин – хозяин огромной страны, то история и беллетристика с национально-героической тематикой должны были учить дворянского читателя тому, какими были его предки и каким должен быть он сам.

Одним из последних художественных произведений в прозе, написанных Карамзиным, была историческая повесть «Марфа Посадница» (1803), написанная задолго до того, как началось в России увлечение романами Вальтера Скотта. Здесь тяготение его к классике, к античности как недосягаемому этическому образцу, определившееся в середине 1790-х годов в «исторической» идиллии-утопии «Афинская жизнь», достигло своей высшей степени. Г. А. Гуковский отчасти верно заметил, что «новгородские герои у Карамзина… это античные герои, в духе классической поэтики. И классические воспоминания явственно тяготеют над повестью. Недаром рядом с „вечем“ и „посадниками“ у Карамзина фигурируют „легионы“. Карамзин, описывая республиканские доблести, восхищается ими в эстетическом плане, отвлеченная красивость героики увлекает его сама по себе»[12].