Литмир - Электронная Библиотека

— О, нет. — Энн выглядит шокированной. — Это очень сильно. Только…

— Давай-давай, выкладывай, — говорит Шарлотта, беззаботнее, чем чувствует себя на самом деле.

— В общем, когда я читаю, то чувствую, что мы можем попасть куда угодно. А не в какое-то определенное место.

— Хочешь сказать, я застряла в Ангрии?

Энн мешкает с ответом.

— Когда я беру перо, то говорю себе, — осторожно начинает она, — что на это нельзя полагаться. Это как норовистая лошадь, которая может занести бог знает куда. Поэтому нужно крепко держать ее в узде.

Шарлотта снова думает: «Я на такое не способна». Эта мысль приводит ее в ярость. В тот вечер Шарлотта способна писать только мятежную цепочку ругательств, чтобы потом порвать бумагу. Необычный жест: бумага дорогая и, более того, драгоценная. Однако на следующий день она, как ни странно, чувствует себя лучше, чище. А вечером, когда Эмили начинает читать вслух свою работу, а затем, разозлившись, замолкает, качает головой и прячет бумаги в шкатулку, Шарлотта ловит себя на том, что говорит, отталкиваясь от этой чистоты, с чем-то, что — если бы речь шла не о ней самой — она назвала бы знанием дела.

— Беда в том, — твердо произносит она, глядя на Эмили и Энн, завладевая их вниманием, — что мы делаем это, как будто это что-то такое, что мы должны делать. Задание или повинность. А не то, что нам хочется делать. — На миг, всего на один позволительный миг, Шарлотте привиделся месье Хегер, который стоит у ее плеча. — Но это исходит не из внешнего мира, как обязанность быть гувернанткой, или необходимость открывать школу, или быть теми, кем общество диктует нам быть. Это исходит от нас самих. Прежде, когда мы писали, это всегда делалось в противовес миру и несмотря на него. Это было нашим краем. Это было нашим вызовом. И этого нам нельзя терять.

Спустя миг Эмили качает головой.

— Я пытаюсь. Возможно, чересчур усердно. И наверное, в моих мыслях это предстает чем-то, что я должна делать. Что никогда не было мне по душе, как вы, смею сказать, знаете.

— Переверни это, — говорит Шарлотта. — Сделай это чем-то, что ты должна делать, — просто потому, что ты не можешь не делать этого. Ты ничего не можешь с собой поделать.

Стараясь изо всех сил, пререкаясь, замолкая, снова и снова кружа вокруг стола, они продвигаются сквозь череду освещенных лампой вечеров, исписывая, прочитывая и отбрасывая страницы. Ни к чему не приходя. Потом, подняв голову, вдруг обнаруживают, что пришли куда-то, — правда, место это незнакомое, тревожное.

Голоса в тишине ночи:

— Он пугает, Эмили. Не только своими действиями, которые ты показываешь, но тем, на что читатель сочтет его способным.

— Но разве не дурное обращение сделало его таким? — спрашивает Энн.

— Нет, Хитклиф[101] такой, какой он есть, — говорит Эмили. — Как ворона на дереве.

— Мне не нравится мысль, что кто-то может быть недосягаем для исправления.

— Дорогая Энн, я не прошу, чтобы тебе это нравилось. Только чтобы… ты этому покорилась. Но как насчет твоей Агнес и Тома Блумфилда? Разве может она его исправить? Есть ли хоть капля надежды?

— Она верит, что это возможно. Я… Она не смогла бы иначе…

Еще одно чтение.

— Нет, Эмили, это чересчур жутко, — заключает Шарлотта, сосредоточив взгляд уставших глаз на лампе. — Тереть ее маленькое запястье о край разбитого стекла.

— Мне от этого кошмары будут сниться, — говорит Энн.

Эмили выглядит слегка озадаченной.

— Это и есть кошмар.

— Но кровь, заливающая…

— Ах, Шарлотта, кровь — это всего лишь кровь. Ее проливают каждый день.

Еще одно.

— Энн, когда Том Блумфилд добирается до гнезда с птенцами, чтобы помучить их, это из жизни?

— Это все из жизни. — Энн опускает взгляд.

— Вот истинный ужас, — бормочет Эмили.

— Я сомневалась, включать ли этот эпизод. Не сочтут ли такую жестокость невероятной.

Эмили качает головой:

— Это единственное, во что всегда готовы поверить.

Еще одно обсуждение.

— Неужели между Эдвардом и Уильямом нет никакого взаимопонимания? — спрашивает Шарлотту Энн. — Мы опять возвращаемся к жестокости, но чтобы кто-то проявлял подобную жестокость по отношению к собственному брату…

— Возможно, они понимают друг друга слишком хорошо, — перебивает ее Шарлотта.

Где мы? Где-то. Далеко от Гондала и Ангрии, это уж точно, хотя что-то от их заколдованной атмосферы по-прежнему еле слышно звенит над этими пейзажами, классными комнатами, мельницами и каменными высями.

— Нет, никакого другого названия быть, конечно, не может, — заявляет Шарлотта. — Просто интересно, как поймут это слово южане[102].

— Пусть понимают как хотят, — говорит Эмили.

— По-моему, это очень хорошее слово, — вставляет Энн, — потому что оно точное. Никакое другое слово не заменит его полностью.

— Используй только одно слово для того, что хочешь выразить, ибо ничто другое не подойдет. Так говорил мой… так меня учили. — Голос Шарлотты невольно приглушается. Правильное слово. Правильно ли то, что они делают? Это должно быть правильным. Все зависит от того, правильно это или нет. Пиши, пиши.

Выбор и дорогой ввоз с далекого острова: книги здесь. С оберткой посылки опять что-то случилось перед тем, как она попала в руки к Шарлотте, но ничего страшного. Вот они, сброшюрованные томики «Стихотворений Каррера, Эллиса и Эктона Беллов».

Странно: поздравить друг друга могут только они сами. Нельзя рассказать Брэнуэллу, который удалился от них в какую-то очередную возвышенную канаву. Искушение рассказать папе, но это, конечно, только взбудоражит его ум, даже усугубит в нем осознание практически полной слепоты, захлопывающей перед ним мир печатного слова. В этом отношении теплится слабая надежда: двоюродная сестра Элен замужем за хирургом, который выразил мнение, что своевременная операция по удалению катаракты может быть успешной.

— Мы должны ждать, пока затвердеет катаракта, а также моя сила духа, — замечает папа с редкой насмешливой дрожью в голосе: теперь только черный юмор может ее вызывать. Беспомощно странный момент, когда папа, ощупью пробираясь по столовой, кладет руку, сам того не зная, на темно-зеленую ткань переплета их книги, а потом нащупывает свой следующий шаг.

У Шарлотты после радостного первоначального тепла — чувство нетерпения. Хорошо, а теперь обзоры, замечания. Не обращая внимания на удрученный взгляд Эмили — посылать миру нищенские письма: ах, смотрите на меня, восхищайтесь мной, любите меня, — Шарлотта пропадает в библиотеке Китли, постоянно навещает мистера Гринвуда, продавца канцелярских товаров, который выписывает всякого рода периодику. Наверное, стоило потратить еще немного денег, обеспечить какую-нибудь рекламу…

— Нашли то, что искали, мисс Бронте? — спрашивает мистер Гринвуд, слегка пронырливый, но дружелюбный и преданный семье, которая поглощает бумагу и поддерживает его прибыли.

— Нет. Боже мой, нет, — говорит Шарлотта, откладывая «Йоркшир газетт» и спеша прочь.

Она находит Эмили и Энн в кухне: Тэбби тоже с ними, но теперь она настолько глуха, что в ее присутствии можно говорить о чем угодно.

— Мистер Робинсон мертв. Я видела некролог в газете: долго болел и умер на прошлой неделе.

— Господь да упокоит его душу, — говорит Энн. — Он много страдал.

Эмили тихо присвистывает.

— Ну, теперь мы что-то увидим.

— Но что нам делать? — восклицает Шарлотта. — Сообщить Брэнуэллу?

— Если бы ты находилась в его ситуации, то ожидала бы, что тебе сообщат? — спрашивает Эмили.

— Не знаю, — отвечает Шарлотта и мысленно представляет, как по другую сторону сетки нетерпеливо ерзает отец-исповедник. — Я не могу объективно оценить его ситуацию. Где он вообще?

— Кажется, поехал в Галифакс. — Энн пожимает плечами.

— Зачем?

88
{"b":"546004","o":1}