Милости просим, трижды милости просим в Великий Стеклянный город!

Изумительно статный мужчина — точеный орлиный профиль, невиданная узость талии и широта груди — с непревзойденным изяществом отвешивает вам поклон.

— Имеем ли мы честь обращаться к герцогу Веллингтону?

— Простительное заблуждение, — отвечает незнакомец, изогнув в холодной улыбке уголки чувственных, слегка сардонических губ. — Когда-то, на более ранней стадии своего существования, я был герцогом. А теперь я, по большому счету, его воображаемый сын: Артур Уэлсли, к вашим услугам. Видите ли, это дает мне большую свободу действий.

Он снова кланяется; а когда выпрямляется, под красивым лицом открывается — на краткий миг вспыхивает под кожей, так сказать, — круглое, лишенное выражения лицо игрушечного солдатика. Уэлсли замечает вашу тревогу и успокаивающе говорит:

— Ах да, это тоже часть моей родословной. Не беспокойтесь, это с каждым днем уменьшается. Во мне, по крайней мере. Не могу отвечать за остальных.

Он ведет вас по украшенной колоннадой аллее к подножию широкой лестницы. Кажется, что та врезана в мраморную гору и восходит к голубому забытью. Вы замечаете, что в поступи бравого солдата проскальзывает что-то от шаткой неуклюжести деревянного существа. Вы спрашиваете:

— Остальные? Они здесь?

— Сейчас нет. Возможно, мы их увидим. В зависимости от того, как сложатся обстоятельства.

— Какие обстоятельства?

— О, разные. Ход событий на войнах Ашанти, например.

Смена ракурса превращает лестницу в окруженную стеной и обрамленную пальмовыми деревьями террасу с видом на море; до вас доносится внезапное дуновение приторного тропического ветерка.

— Значит, — говорите вы, — мы в Африке?

— На западном побережье. Хотя рельеф и климат более разнообразны, чем вы могли ожидать. Это также зависит от исхода недавнего мятежа…

Краем глаза вы замечаете, как рушится и тает в воздухе дворец, потом заново возводится, а когда вашим вниманием снова завладевает Уэлсли, на нем еще более роскошная форма, а вокруг его серых глаз появляются глубокие морщины проницательности, даже расчетливости и… восстановления. Но прежде всего, это зависит от Гениев.

— Кто они такие? — спрашиваете вы.

Кажется, будто дрожь проходит не только по земле, что под вашими ногами, — теперь это широченная парадная площадь, окруженная монументальными зданиями, — и по безликим, в буквальном смысле, толпам, движущимся мимо, но и по Уэлсли, который становится на дюйм выше и отвечает:

— Гении — это те, кто властвует над всем.

— Как боги?

— Как боги, но существуют важные отличия. Очень далекие, они в то же время чудесным образом находятся совсем близко. Мы чувствуем, что они с нами, в наших сердцах. Поистине, иногда мы чувствуем — в данном случае, думаю, я отвечаю и за трех остальных, — что Гении являются нами. Четыре основателя четырех королевств: Веллингтонсленда, Сникисленда, Пэррисленда и Розесленда. Каждый из нас отделил свое королевство и столицу нарек Стеклянным городом, и теперь мы Конфедерация, а перед вами ее столица — Великий Стеклянный город.

За считанные секунды на ваших глазах вырастает грандиозный приемный зал: его белые мраморные стены завешены богатыми гобеленами, пол выложен мозаикой из сапфиров и аметистов. В следующий миг Уэлсли уже ведет вас к закрытому драпировками алькову, и по его короткому знаку высокомерного повеления тяжелые занавеси из золотого атласа гостеприимно распахиваются. Вы стоите на балконе, взирая на город сверху; у ваших ног вся вавилонская роскошь каменных храмов, высоких и отвесных, как скалы, зиккуратов и обелисков, террас и лестниц, улиц для процессий, настолько широких, что по ним могла бы маршировать целая армия, золоченых цитаделей и парящих башенок, исчезающих в чудесном пологе облаков.

— Великолепный вид, не так ли? И в то же время вы понимаете, что ничего этого не могло бы возникнуть без воздействия Гениев. Нет, нет, мы никогда их не видели; но они общаются с нами различными способами. Стеклянный город, например, нужно переименовать в Вердополис согласно указу Гения Брэнии, который вступает на новую стезю мудрости и постигает тайны древнего языка.

— Брэнии, — говорите вы, — да, понимаю. А проявляют ли Гении равный интерес ко всем королевствам?

— Их влияние простирается на всех нас, — отвечает Уэлсли, поворачиваясь и отворяя дверь, ведущую на улицу, где элегантные экипажи пролетают мимо магазинов с окнами-эркерами — магазинов канцелярских товаров, ювелирных, книжных, магазинов игрушек, — хотя у каждого есть своя провинция. О Брэнии мы вспоминаем в нашей самой сокровенной… Как же мне ее назвать? Повести? Легенде? Он поднял нас из хаоса и перенес сквозь сферы небесные на суд своим сестрам-Гениям — Талии, Эмии и Эннии, которые были облачены в мистические белые одеяния. Сделав свой священный выбор, они даровали нам жизнь.

— Талии — это Шарлотта? — спрашиваете вы.

— Я слышал это имя в связи с ней. Она — властвующий дух моего королевства. Она величественна, но берегитесь, ибо от нее ничего не скроешь: она читает самое ваше сердце. О, на вашем месте я не подходил бы так близко к этим решеткам. Береженого Бог бережет. Оттуда исходит нездоровый воздух. Это темницы.

— Чьи темницы?

— Трудно сказать: их можно встретить повсюду в Вердополитанской конфедерации. Известно только, что там происходят чудовищные вещи.

Он вздрагивает, и на мгновение его непостоянные черты затмеваются другим лицом, белым, худым и измученным.

— Да, я по опыту знаю. Самое малое — это еда (подгорелая овсянка и тухлое мясо) и жуткий пронизывающий холод. О, но есть и более страшные муки… Откровенно говоря, там свершилась моя смерть.

— Боже мой, Боже мой! — восклицаете вы. — Но вас, конечно, освободили или же вы спаслись?

— Нет, нет! Как я уже сказал, я умер от этого, — как ни в чем не бывало, даже весело продолжает Уэлсли. Тем временем над головой быстро пролетает ночь, озаряемая огнями сырых тропических звезд. — Но Гении, конечно, возродили меня к жизни.

— Неужели, — спрашиваете вы, — они могут это делать?

— О, они всегда это делают, — говорит Уэлсли, снимая шляпу перед деспотичной прекрасной женщиной в шелках и бриллиантах, которая выходит из экипажа у парадного крыльца роскошного городского особняка и награждает его царственно насмешливым взглядом, в котором скрыта уязвленность.

— Значит, — как бы это сформулировать? — вы говорите, что здесь никто по-настоящему не умирает?

Уэлсли взирает на вас в дружелюбном замешательстве.

— Нигде никто по-настоящему не умирает, не так ли?

Вдруг город, бухта, небо и весь мир начинают рушиться, как карточный домик. Уэлсли скручивается в спираль, точно лист бумаги, который превращается в трубочку, но успевает грациозно махнуть рукой и улыбнуться на прощание.

— Даже Гении, — одними губами шепчет он, — должны спать.

— Ах, скажи это еще раз, Бэнни, это звучало так забавно!

Брэнуэлл свирепо взирает на Энн, которая скачет вокруг него, когда они идут по тропинке, пролегающей посреди вересковых болот. Но ведь не станешь же испепелять ее взглядом! Энн, по-прежнему самая младшая, писклявая коротышка, распрощалась со своей недорослостью, забравшись на скромный табурет суждения, с высоты которого она может смотреть брату в глаза.

— Я же тебе говорил, — резко отвечает он, — не называй меня так, зови меня Брэнуэлл.

— Почему?

— Потому что это более уважительно! — На последнем слове голос Брэнуэлла опять срывается и звучит, как флейта. Энн давится смехом.