– Ты там кого убить пыталась? Клопа постельного? Муху зеленую? Вот ведь умора!

– Ты удивился, так что подставляй лоб, пока я тебя за долги не порезал, – потребовал Драмиррес.

– Смотри только палец не сломай, хлюпик.

– Не сломаю, не надейся. Раз щелчок, два…

– Айлеф, а тебя за что? – спросил Трой.

– Судя по крестьянской морде, корову украл или овцу, – предположил Бвонг, без эмоций расплачиваясь за проигранный спор.

– Вообще-то я сено воровал, – вздохнул светловолосый здоровяк с простецким лицом.

Бвонг опять захохотал, но тут же осекся:

– За сено в ящик сажать не станут, ты нам что-то не договариваешь. Некрасиво это, будь хоть с нами честен.

– С сена все только началось, – признал Айлеф. – Мы попались управляющему, и он ударил моего младшего брата. Я не знаю, как так вышло, но я тоже его ударил.

– Брата? – впервые за все время отозвался избитый Бвонгом Стрейкер.

– Нет, управляющего.

– И что же было дальше? – спросил Трой.

– Ну и все. Ничего не было. Убил я его.

– Управляющего?

– Ага.

– Одним ударом?! – с недоверием спросил Бвонг.

Ничего не ответив, Айлеф поднялся, подошел к заколоченным дверям, взял одну из неиспользованных досок, удерживая за один конец, уперся другим в стену, вскинул руку над головой, сжал в кулак, опустил будто молот.

И доска с треском разлетелась на две части.

Все загалдели на разные лады, удар вышел с виду неуклюжим, но это не уменьшало его зрелищность. Корабельные доски тонкими не делают, и пусть эта не самая серьезная, хлипкой ее не назовешь.

Айлеф, отбросив оставшуюся в руке половинку, пояснил:

– У нас семья такая. В каждом поколении силач с мощным ударом рождается. Мне бы в кузнецы, как дед, но где уж теперь…

– Ты последний, с кем я решу подраться, – с уважением произнес Бвонг. – Но знаешь, зря ты нам про сено рассказал. Тебе теперь все будут его припоминать. В том числе и я. А ты, белобрысая, за что тут? Кого-то пришила, или за другие дела? Думаю, пришила, по глазам видно, взгляд мертвецами набит. Одного? Двух?

– Многих, – равнодушно ответила Айриция.

Она вроде бы за все время ни разу не отвернулась от моря, так и смотрела на то место, где в пучине скрылись два тела.

– Расскажи, всем очень интересно.

– Я попала в трюм за непристойное поведение, приставание к мужчинам и соучастие в многочисленных убийствах.

– Ну ничего себе! Так ты продажная женщина?! – нездорово оживился Драмиррес. – А в кредит можно? Если так, нам надо срочно обсудить кое-какое взаимовыгодное дело.

– Остынь, северянин, я первый в очереди, – важно заявил Бвонг.

– Да, все верно. Я продажная женщина, ведь так сказали церковники. А то, что ни один клиент так и не довел меня до кровати, – суду такие мелочи неинтересны.

Драмиррес повернулся к Бвонгу и озадаченным тоном произнес:

– Так как ты первый в очереди, не хочешь ли прямо сейчас выяснить, по какой причине ее клиенты останавливались на полдороге? Мне очень хочется это знать, я чувствую какой-то недобрый подвох.

Бвонг почесал подбородок, умопомрачительно скривил нижнюю губу, кивнул:

– Да, я думаю, что мне тоже следует это узнать. Говори, падшая женщина, мы хотим услышать, что приключилось с твоими клиентами.

– Старые мужчины любят молоденьких девочек. И у старых мужчин часто водятся деньги, потому они не скупятся на угощение. Всего несколько капель в их бокалы, и забвение наступает очень быстро.

– Так ты отравительница? – удивился Храннек. – Я видел отравительницу, она совсем на тебя не похожа. У той был нос крючком, хоть землю паши, а ты красивая.

– Обычно я их просто усыпляла, все остальное делали мой отец и братья. Но иногда сонного зелья оказывалось слишком много, и сердце не выдерживало. У старых мужчин оно слабое.

– Так это у вас семейное ремесло? – понимающе уточнил Драмиррес.

– Да, семейное. Мы потеряли ферму из-за старых долгов, отец и до этого баловался торговлей дурной травой, а после совсем голову потерял. Хотел все вернуть, и плевать каким способом. Он потерял последнее, моей семьи больше нет, братьев и отца казнили. Для мужчин возраст казни – семнадцать лет, для женщин – восемнадцать. Если казнить раньше, это станет прямым нарушением всеобщей хартии прав и вольностей. Поэтому они мертвы, а я оказалась в ящике.

– Так я не понял, ни один клиент не добрался до твоей койки? – спросил Бвонг.

Айриция впервые за время разговора повернулась, бледно улыбнулась, еле заметно покачала головой:

– Так уж получилось, что у меня очень строгий отец. Никакой свободы до замужества.

– Угу. Не повезло тебе с ним. Сплошные недостатки.

– Но я все же попала сюда в том числе за приставания к мужчинам и непристойное поведение. Я и правда падшая женщина.

Бвонг опять рассмеялся, похоже, здоровяку для этого много не надо. И, явно увлекшись процедурой знакомства, повернулся к злящемуся на него Стрейкеру:

– А ты никогда не лезь, когда я с дамами общаюсь. И ни к кому не лезь, а то так и будешь ходить поколоченным. За что тебя сюда?

– Воровство.

– Ты всего лишь вор? – спросил Драмиррес. – За кражу на Крайний Юг не отправляют, что-то темнишь.

– Отправляют. Если украл у церкви.

– Ты обокрал церковь?! Круто!

– Не однажды, – польщенно заявил Стрейкер.

– Со взломом? – с интересом спросил Бвонг.

– Я забираюсь в любое окно, на любой высоте. В любую погоду, днем или ночью. Могу в такую щель пробраться, куда кошка едва помещается. Вы знаете, почему она пролазит в самые узкие места? Потому что у нее нет ключиц. У меня они есть, но я все равно куда хочешь заберусь. Открываю изнутри двери сообщникам, бывает, работаю сам. У церкви всегда есть чем поживиться.

– Но надо быть совсем уж отмороженным, чтобы красть у клириков. – Драмиррес покачал головой.

– Ага. Как схватили, так первым делом это сказали.

– Всегда воров уважал, – заявил Бвонг. – У них свои законы, они понятные и правильные. Не то что у судей, там хрен догадаешься, что и как. Что ты ни делай, все равно виноватым выставят. Ты не серчай, не хотел я тебя так сильно отоварить, но рука у меня слишком тяжелая. Лучше бы ты на мачту забрался, раз такой ловкий, тебе в драку встревать нельзя, слишком щуплый. А ты, мелкий, за что сюда угодил? Небось шестеркой при бандитах был и заодно с ними под раздачу попал?

Храннек за словом в карман не полез:

– А разве ты в четырнадцать был главным бандитом рынка?

– Да уж покруче тебя.

– Я, между прочим, украл кошелек у городского судьи.

– Лучше бы ты у него судебную печать украл – тема выгодная.

– Нет, правда, я ловко это умею. Вот что хочешь в карман положи, береги всеми способами, но еще до темноты оно станет моим.

– Поспорил бы я с тобой на щелчки по лбу, да только тебя такой проигрыш точно прикончит. Так что живи, мелюзга. А ты, Трой? Небось мечом покрошил кого-то? Разбойничал? Ловко ты этой штукой машешь, будто из благородных. Только благородных в трюм не отправляют, куда нам, черным простолюдинам, до голубых кровей.

– Я единственный честный человек среди вас, – усмехнулся Трой.

– Да что ты говоришь? А я тогда святее всех святых, задницей Драмирреса клянусь, верьте мне все.

– Можешь почитать в списке, за мной ничего не числится.

– Я разве похож на того, кто читать умеет? Просто так на Крайний Юг не отправляют. Не знаю, что там в ваших списках, но ты крепко набедокурил. Рассказывай давай, здесь все свои, и мы о себе все рассказали. Так нечестно.

– Да я бы с радостью, вот только мне нечего рассказывать.

– Только не надо пушистой овечкой прикидываться, а то я сейчас тоже начну плести всякие небылицы. Скажу для начала, что мать моя была честной женщиной, а отец начальником рыночной стражи. Кто в такое поверит? Вот и мы тебе не верим.

– Жирный, за всех не говори, – отозвалась Миллиндра.

– А то что? Веснушка с ушами, я так и не понял, каким ветром такую скромняшку сюда занесло, а ты теперь еще и этого прикрываешь. Снюхаться успели?