В Греции я смог оказать помощь некоторым лицам, подвергавшимся преследованиям, а через наше посольство — и семьям заключенных. Эту помощь поставили мне в заслугу, когда я весной 1975 года посетил страну. За шесть лет до этого, когда на пути из Турции мы остановились в Афинах, я демонстративно не стал выходить из самолета. На Западе и там, где стремились ощущать свою принадлежность к Западу, я ко всем подходил со строгими мерками. С Андреасом Папандреу, которому вскоре предстояло сыграть важную роль, я так и не смог установить тесных отношений. Ему было трудно понять европейскую социал-демократию, а я должен был считаться с тем, что он и не хотел искать к ней подхода.
Другое дело, в Испании! С первого же момента я почувствовал симпатию и расположение к молодому адвокату Фелипе Гонсалесу, ставшему в 1974 году на конференции во Франции руководителем богатой традициями ИСРП. Под его столь же осторожным, как и мужественным руководством Испания проделала ослепительный путь в современность. Осенью 1974 года он «нелегально» приехал в Лиссабон, чтобы посоветоваться со мной. Когда его за подрывную деятельность предали суду, я попросил бывшего министра юстиции Герхарда Яна быть на этом процессе наблюдателем. Судебное производство было приостановлено, а позднее прекращено. На следующий год Фелипе отказали в выдаче паспорта, когда он хотел поехать в Мангейм на съезд СДПГ. А как же он, хотя и с опозданием на день, но все же попал на съезд? Я позвонил энергичному послу Федеративной Республики в Мадриде и попросил его незамедлительно связаться с Хуаном-Карлосом, осваивавшим функции главы государства (Франко был еще жив). Результат: Хуан-Карлос дал указание генералу, исполнявшему обязанности министра внутренних дел, незамедлительно выдать паспорт. Я встречался время от времени с королем, а он звонил мне в особо критических ситуациях. Испанской демократии повезло с монархом.
Иногда нас упрекали в том, что партии и их фонды в Федеративной Республике оказывают родственным группировкам на Иберийском полуострове слишком скромную помощь. Меня подобная критика всегда возмущала. Материальные ассигнования я тоже считал желательными и заслуживающими похвалы. Я и сегодня горжусь тем, что под моим руководством СДПГ не только красивыми словами помогла встать на ноги испанской демократии. Впрочем, наш век, включая длительный период после второй мировой войны, воистину не страдал от избытка европейской солидарности.
Противник португальской диктатуры Мариу Соареш воссоздал свою партию весной 1973 года в Мюнстерайфеле. Она сыграла важную роль в тот момент, когда те молодые офицеры, которые в 1974 году осуществили переворот, не смогли найти общий язык с силами политической демократии. Осенью того года я пережил в Лиссабоне увядание гвоздик, бывших символом переворота. Руководство компартии могло вот-вот захватить власть и покончить с только что обретенной демократией.
Так как единомышленники обращались ко мне с настоятельными призывами, а опыт и разум вызывали во мне тревогу, я отнес развитие событий в Португалии в разряд вызывающих беспокойство. Оно могло поставить под угрозу назревавшие перемены в Испании и даже вызвать международный кризис. Я допускал просчеты в отношении реакции со стороны Советского Союза, тем более что от американской стороны исходили весьма сомнительные сигналы. Госсекретарь Киссинджер опасался союза между социал-революционными офицерами и умеренно настроенными коммунистами и делал из этого вывод, что Италия и другие страны могут предаться иллюзиям с опасными последствиями. Он видел зарождавшееся на горизонте явление, в результате которого вся Южная Европа станет «марксистской». Когда в марте 1975 года я был в Вашингтоне, он сопровождал меня во время визита к президенту Форду. Я изложил свои заботы и попросил быть в интересах дела откровенным. В то же время я обратился к президентам Мексики и Венесуэлы с просьбой направить соответствующие разъяснения в адрес Советского Союза. Они сделали это тотчас же и охотно. Испанская перспектива имела для них особое значение.
В начале лета 1975 года я сам побывал в Москве и предупредил Брежнева о роковых последствиях неверной оценки положения на европейском юге. Я передал ему письмо от Мариу Соареша и попытался обрисовать, насколько советское руководство осложнит отношения между Востоком и Западом, если оно посчитает возможным «обосноваться» на Иберийском полуострове. В данном случае было легче побудить к размышлениям русских, чем отговорить в Вашингтоне авторитетного советника от его навязчивой идеи. Летом того же года в связи с конференцией в Хельсинки в кругах, близких к американскому госсекретарю, вновь заговорили о том, что все хлопоты о португальской демократии напрасны, а Соареша следует рассматривать как своего рода Керенского. Мне это сообщил Бруно Крайский. На Стокгольмской конференции глав дружественных правительств и руководителей партий я предложил создать комитет по защите демократии в Португалии и стал его председателем. Без такой международной подстраховки предпринятая в ноябре 1975 года в Лиссабоне попытка путча не провалилась бы так быстро.
Предложение стать председателем Социалистического интернационала — я еще был федеральным канцлером — не привело меня в восторг. Это свободное объединение социал-демократических партий, возникшее в 1889 году на Парижском конгрессе, было воссоздано в 1951 году во Франкфурте. Впечатления, сложившиеся у меня на той или иной конференции, были отнюдь не благоприятными, и я сомневался, что в этих традиционных рамках удастся многое изменить. Долгое время я выступал за то, чтобы СДПГ сконцентрировалась на важнейших сферах европейского сотрудничества, а также установила без идеологической зашоренности контакты с родственными в политическом отношении организациями в других частях света. Многочисленное и впечатляющее присутствие иностранных гостей на нашем мангеймском партсъезде явилось выражением этих стремлений. На следующий год, в мае 1976-го, я содействовал проведению конференции в Каракасе, европейские социал-демократы совещались с самыми разными представителями демократических партий из Латинской Америки и стран Карибского бассейна.
Между тем Бруно Крайский и Улоф Пальме уговорили меня не отказываться и взять на себя обязанности председателя Социнтерна. Ты должен, говорили они, обновить этот «клуб с традициями» и преодолеть евроцентризм. Время от времени мы встречались в дружеском кругу и обсуждали положение в мире, не будучи связанными ни сроками, ни протоколом. В 1975 году мы втроем выпустили книжку, состоявшую из писем и записей бесед, передав таким образом накопленный нами опыт, а также описав в общих чертах предполагаемые пути развития. Одним из них был вывод о необходимости международного сотрудничества, которое заслужило, чтобы его так называли. Мы втроем стояли во главе больших и влиятельных партий и были друзьями, которые могли обсуждать любые проблемы и многого добиться. Председателем меня избрало наше международное сообщество на конгрессе, состоявшемся осенью 1976 года в здании Международной организации труда в Женеве. Новые обязанности принесли мне больше радости, чем огорчений.
С Робертом Макнамарой я познакомился, когда он был министром обороны у Кеннеди. С осени 1968 года он руководил Международным банком реконструкции и развития. Накануне нового, 1977 года он прислал ко мне курьера, чтобы узнать, готов ли я создать и возглавить независимую интернациональную комиссию, которая дала бы политике развития новые импульсы, а также подготовить соответствующие рекомендации. Поначалу я уклонился от ответа, потому что не хотел мешать усилиям других и пытался в ходе многочисленных предварительных бесед уяснить суть этого предложения. В конце концов я сказал «да» и никогда не жалел об этом. Дело было достаточно важным. Правда, отклики показали, что к нему проявляют всего лишь поверхностный интерес. Независимая комиссия по вопросам международного развития была учреждена в декабре 1972 года в замке Гимних. Федеральный президент и федеральный канцлер дали ей дружеское напутствие. После двухлетних и не всегда плодотворных совещаний в конце 1979 года был опубликован отчет о ее деятельности. Обе возложенные на меня обязанности как в Социнтерне, так и в комиссии были связаны с постоянными разъездами. Осенью 1978 года я вернулся с конгресса в канадском Ванкувере с запущенным инфарктом. После этого жизнь пошла по более строгому распорядку.
