Дворец Микадо — название, которое никогда не употребляется японцами, — скрыт от взоров. Это его первая замечательная особенность. Бросающийся в глаза Версаль, это провозглашение «L’Etat c’est moi»[19], величественная вульгарность, которой любой миллионер может подражать, хотя бы с вульгарностью менее величественной, здесь совершенно отсутствует, а кто может подражать невидимому?

Только в дни зимы, обнажающей все, когда рощи лишены покровов и стесненное сердце нуждается в подкреплении, показывается зеленый блеск медных крыш.

Гошо в Токио не дворец властелина: это местопребывание Бога.

Окружающие его леса и сады занимают в самом центре города площадь большую, чем Гайд-парк. Хорошо содержащаяся дорога пересекает крайний угол этого поместья. Остальная его территория не доступна для посторонних. Это очень большое неудобство в современной коммерческой метрополии, но это поражающая дань невидимому.

Самое замечательное во дворце — это его валы. Это три или четыре концентрических круга, укрепления древнего Иедо, внешняя линия их подверглась влиянию современного прогресса и получила электрический трамвай. У валов рвы, полные воды, по ширине не уступающие Темзе у Оксфорда, в них плавают и ловят рыбу утки. Сказочные сосны Японии протягивают над серыми стенами свои обвисшие, измученные ветрами ветви. Внутри дом императора.

Джеффри торопился домой вдоль края валов. Густая, стоячая вода была желтого цвета от солнечного заката, желтый свет окрашивал зеленые склоны, серую стену и темные вершины сосен. Стая гусей пронеслась высоко над головой, около бледного месяца. Внутри мистической ограды Сына Неба вороны неумолчно кричали своим резким саркастическим криком.

Таинственные силы властны в Токио в краткий час захода солнца. Смешанный характер города менее очевиден. Претенциозные правительственные здания новой Японии приобретают больше достоинства с более глубокими тенями и возрастающей темнотой. Неприятная для глаза сеть перепутанных проволок исчезает в наступающих сумерках. Рахитические вагоны трамвая, переполненные до невозможности толпами горожан, возвращающихся домой, кажутся ползущими светлячками. Огни вспыхивают вдоль края валов. Еще больше огней отражается в глубине рвов. Темные тени сдвигаются, как морщины, у Ворот Вишневого Поля, где шестьдесят лет тому назад кровь Ии Камон но-Ками окропила зимний снег за то, что он осмелился открыть «страну богов» презренным иностранцам, и в криках уличных торговцев слышится голос старой Японии, протяжная жалоба, заглушаемая теперь шумом трамвайных колес и хрустением и шипением в местах соединения вспомогательных линий с главными.

Джеффри, сев поглубже в свою повозку, поднял воротник и смотрел, как облака закрывали закат, словно саван.

«Похоже на снег, — говорил он себе, — но ведь это невозможно!»

При входе в «Императорский отель» — правительственное учреждение, как, в конце концов, почти все в Японии, — стоял Танака в характерной для него позе собаки, ожидающей возвращения хозяина. Характерно было и то, что он болтал с каким-то японцем, великолепной особой с очками и напомаженными усами, одетой в костюм цвета зеленого горошка. Как раз при приближении Джеффри этот индивидуум поднял свою кеглеобразную шляпу, качнулся и исчез, а Танака принялся помогать своему патрону вылезти из коляски.

Когда он подходил к дверям своего помещения, кучка отельных боев рассеялась, как стайка воробьев. Это обстоятельство не обратило на себя внимания Джеффри. Туземные слуги как бы не существовали для него. Но скоро он должен был убедиться, что бой-сан — господин-слуга, — как он требует теперь, чтоб его назвали, нечто большее, чем забавная подробность местной обстановки.

Когда его улыбки, поклоны и характерный английский язык надоедят вам, он представляется уже в истинном свете, — как постоянная назойливость и всегда возможная опасность. Ад не знает фурии худшей, чем не получивший на чай бой-сан. Он не желает отзываться на звонок. Он внезапно совсем перестает понимать по-английски. Он стучит всеми дверьми. Свое драгоценное время он тратит на то, чтобы создавать для вас всевозможные сорта мелких неприятностей: сырые и грязные простыни, случайную порчу вашего имущества — целый ряд тайных шахматных ходов. А пожаловаться на боя — это значит раздразнить всю их касту, вызвать бойкот. Наконец чаевые даются. Сразу сияние, вроде солнечного, почтительные манеры, всевозможное внимание — все на недолгий период, в конце которого бой ожидает за свои услуги вознаграждения, вымогаемого им регулярно в определенные сроки.

Но что действительно ужасно и не может быть устранено никакой щедростью — это его национальное пристрастие к шпионству. Чем занят он в свободное время, которого у него так много? Он тратит эти минуты на подслушивание и подсматривание за гостями отеля. Он слышал легенды об огромных суммах, уплачиваемых за молчание или за выдачу тайны. Стало быть, здесь может быть денежный интерес, а уж развлечение — наверняка. И потому единственная работа, которую бой-сан выполняет действительно охотно, — это очищать дверь от пыли, полировать ее ручку, подметать порог, вообще все то, что ставит его в непосредственную близость к замочной скважине. Всем виденным и слышанным он обменивается с другими боями, а швейцар или дворецкий — обычно главарь этого осведомительного бюро и всегда в сношениях с полицией.

Прибытие гостей столь замечательных, как Баррингтоны, разумеется, сразу сосредоточило на себе внимание и честолюбивые стремления боев. К тому же рикша рассказал слуге, жена последнего — жене одного из поваров, а тот передал дворецкому, что есть какая-то связь между этими путешественниками и богачами Фудзинами. А бои знали, что такое Фудзинами, подозрительные тайны могли посыпаться как из рога изобилия. Началась игра, самая любопытная из всех, бывших в отеле за многие годы, по крайней мере с тех пор, как жена американского миллионера убежала с китайцем из Сан-Франциско.

Но для Джеффри, рассеявшего их собрание, бои были просто кучкой простодушных маленьких японцев.

Асако лежала на софе, читая. Титина убирала ее волосы. Когда Асако читала — а это случалось нечасто, — она предпочитала книги сентиментальной школы, вроде «Розария», показывающие жизнь через цветные стеклышки, и трагедии, переполненные благородством характеров.

— Я скучала и беспокоилась без вас, — сказала она, — а только что был посетитель. — Она указала на карточку, лежащую на круглом столике, тонкую, с печатной надписью — негравированной — на кремовом картоне.

Джеффри взял ее с улыбкой.

— Продавец редкостей? — спросил он.

Японские буквы были на одной стороне, английские — на другой: «С. Ито. Адвокат.»

— Ито — это адвокат, который выплачивает доход. Видели вы его?

— Нет, я была слишком утомлена. Но он только что ушел. Вы должны были пройти мимо него по лестнице.

Джеффри вспомнил о подвижном джентльмене, который разговаривал с Танакой. Послали за гидом и спросили его, но он ничего не знал. Джентльмен в зеленом просто остановился спросить у него, который час.

На следующее утро шел снег и было страшно холодно. Снег в Японии, снег в апреле, снег, падающий на цветущие вишни, что же это за гостеприимная страна?

Снег шел целый день, окутывая молчаливый город. Постоянная тишина — характерная черта Токио. Эта громадная и важная столица всегда молчалива. Единственный постоянный звук на улицах — грохот и треск трамвая. Шум экипажей, лошадей и автомобилей совершенно отсутствует, потому что в качестве животных, служащих для передвижения, лошади обходятся дороже, чем люди, а в 1914 году автомобили были еще новостью. Правда, со времени знаменитой войны всякий богач-выскочка стремился купить себе автомобиль, но состояние дорог, то каменистых, то грязных, не могло ободрять их владельцев, а для тяжелых машин они были и вовсе непроходимы.