Типичный гомаз отличался непредсказуемым, непостоянным, даже каверзным характером, причем основным его побуждением было скорейшее удовлетворение личных потребностей и амбиций. Тем не менее, в этом отношении индивидуальный гомаз всего лишь демонстрировал свойства, общие для всего клана, с которым он поддерживал телепатическую связь. Гомаз воспринимал себя как неотъемлемую часть клана, а клан распоряжался им, как организм распоряжается своим органом. Таким образом, воин-гомаз не представлял себе, что он может умереть, пока не погиб весь его клан, и проявлял абсолютное бесстрашие. Поэтому с человеческой точки зрения гомаз становился парадоксальным существом, сочетавшим полную личную автономию и полное отождествление личности с социальной структурой.

Войны гомазов относились к трем различным категориям: войн, вызванных исключительно взаимной ненавистью кланов (такие войны случались относительно редко), войн, вызванных соперничеством кланов, то есть экономической необходимостью или стремлением к захвату территории, а также войн, которые и ксенологи, и социологи, и журналисты время от времени позволяли себе называть «войнами любви». Среди гомазов не было половых различий – они размножались, вживляя свои зиготы в побежденных врагов в процессе, по-видимому вызывавшем восторг у обоих участников, причем победитель поедал небольшой вырост железы с тыльной стороны шеи побежденного. Железа эта выделяла гормон под наименованием «чир», стимулировавший как развитие детенышей, так и боевой дух взрослого воина. Страстное стремление к поглощению «чира» занимало помыслы гомаза на протяжении всей его жизни. Устраивая потешные битвы, детеныши гомазов поедали «чир» тех, кого им удалось искалечить или убить. Взрослые бойцы исполняли тот же ритуал, в результате преисполняясь ликованием торжества, восстанавливая силы и приобретая таинственную «ману»; судя по всему, «чир» способствовал оплодотворению зигот.

Гомазы пользовались некоторыми иероглифами и символическими объектами, но какая-либо письменность в человеческом понимании этого слова оставалась им чуждой – за исключением, пожалуй, самых примитивных математических формул; такое положение вещей объясняли телепатическими способностями аборигенов Маза.

За шестьдесят лет до прибытия Хетцеля на Маз первооткрывателем этой планеты стал Гейсон Вейри, бежавший из Ойкумены отщепенец. Вейри нанял орду воинов-гомазов с тем, чтобы нанести сокрушительный удар по обитателям Серсея, своего родного мира. Гомазы, быстро осознавшие возможности ойкуменического оружия, подчинили Вейри и его банду головорезов служению своей собственной цели, захватив флот космических кораблей и немедленно приступив к завоеванию Вселенной. Набеги гомазов привели к их столкновению с ранее неизвестными империями лиссов и олефрактов; в конечном счете совместные усилия трех империй позволили уничтожить флот гомазов и захватить Гейсона Вейри. Прозрачную тюрьму первоначально построили именно для того, чтобы содержать в ней Вейри и его сообщников, а для предотвращения дальнейших подобных вторжений цивилизации людей, лиссов и олефрактов учредили на Мазе трехстороннее карательно-наблюдательное учреждение, Триархию. Гомазы вернулись к традиционному способу существования, подвергая Триархию самому оскорбительному, по их представлениям, обращению – то есть относились к ней с безразличным пренебрежением.

Хетцель просмотрел другие разделы брошюры, где перечислялись кланы и описывались их характерные особенности; в приложении, на карте Маза, указывалось местонахождение клановых зáмков. Язык гомазов, которым они пользовались в сочетании с телепатическими сигналами, передававшими эмоции и настроения, состоял из присвистов, щебета и писков, невразумительных как для человеческого уха, так и для человеческого ума. Общение с гомазами становилось возможным лишь благодаря применению микронных переводящих устройств.

Гомазы пользовались немногими видами оружия: рукоятью примерно метровой длины с прикрепленным к ней трехметровым лассо, помогавшим ловить врага, длинным клещевым захватом, сжимавшимся подобно продолжению руки, гарпунами с тремя упругими зазубринами, а также коротким тяжелым мечом. Самые умелые элитные бойцы планировали на искусственных крыльях и атаковали противника сверху. Изредка, когда готовилось нападение на клановый зáмок, гомазы сооружали весьма изобретательные осадные механизмы. В качестве транспортных средств они использовали фургоны с запряженными в них одомашненными рептилиями или гигантскими червями; ели они то, что собирали или выращивали их детеныши, выполнявшие в клане всю работу.

Положив брошюру в карман, Хетцель заказал вторую кружку эля и спросил бармена: «Как по-вашему, сколько примерно людей работают на „Истагам“?»

«Истагам? Это кто?»

«Компания, поставляющая микронику».

«Никогда о ней не слышал. Спросите Бырриса, его контора напротив. Быррис тут знает все и про всех».

Опорожнив кружку, Хетцель вышел на улицу. Советом бармена не следовало пренебрегать – и, даже если Бырриса не было в конторе, всегда можно было еще раз расспросить темноволосую девушку в туристическом агентстве.

Хетцель пересек сквер и попробовал открыть дверь конторы «Предприятий Бырриса». К его удивлению, она беспрепятственно подалась, и Хетцель зашел внутрь.

За столом говорил по телефону тяжеловесный субъект с широким мясистым лицом и копной гладких черных волос, разделенных пробором посередине и подстриженных «под горшок» над ушами в стиле, модном на планетах солнечных систем Фаянсового Каскада. У Бырриса были маленькие, почти неподвижные глаза, длинный прямой нос и массивный подбородок. Он носил свободную рубаху из расшитого узорами зеленого бархата, габардиновые бриджи в лиловую и желтую полоску и шейный платок из дорогого белого шелка, повязанный узлом сбоку над плечом. Наряд его производил неофициальное, почти праздничное впечатление, лицо Бырриса сохраняло достаточно приветливое выражение, по телефону он говорил тихо и вежливо: «…да-да, почти то же самое приходило мне в голову… Именно так. У меня посетитель, я вам позвоню».

Быррис поднялся на ноги и любезно поклонился: «Чем могу быть полезен?»

Хетцель не преминул заметить, что Быррис закончил телефонный разговор с некоторой поспешностью: «Честно говоря, не знаю. Меня просили узнать о возможностях выгодного вложения капитала на Мазе – но вполне вероятно, что вы предпочитаете не делиться такого рода информацией».

Быррис ответил на это осторожное вступление улыбкой: «Мне нечего скрывать. Откровенно говоря, однако, инвестиционных возможностей у нас не так уж много. Туристический бизнес не приносит больших доходов, и на его дальнейшее расширение надеяться трудно. Маз уже не такая новинка, какой был когда-то».

«Как насчет импорта-экспорта? Интересуются ли гомазы приобретением ойкуменической продукции?»

«Того, что мы можем им продавать, они не хотят. То, чего они хотят, нам не разрешают ввозить. Кроме того, встает вопрос об оплате. Гомазы не могут предложить в обмен ничего, кроме ремесленных изделий и боевых шлемов. Что не оставляет возможностей для крупномасштабных сделок».

«Я слышал, что у „Истагама“, однако, дела идут неплохо».

Быррис ничуть не смутился и ответил, не задумываясь: «Об этом я почти ничего не знаю. По всей видимости, они занимаются перевозками транзитных грузов, используя Маз как перевалочный пункт. На Мазе, разумеется, не взимают сборы и налоги, что может иметь большое значение для нового предприятия, стремящегося занять место на рынке».

«Думаю, что вы правы. А полезные ископаемые здесь добывают?»

«Ничего существенного. Гомазы выплавляют какое-то количество чугуна из болотной руды, но их залежи уже почти истощились. Гомазы их разрабатывают уже больше миллиона лет. По существу, Маз – выработанная, дряхлая планета».

«А с лиссами или олефрактами никто не заключает никаких сделок?»

Быррис печально усмехнулся: «Вы шутите?»

«Нет, почему же? Торговля возникает и развивается самым естественным образом, если она выгодна обеим сторонам».