Война!.. Руфе не верилось, что можно вот так просто узнать о таком страшном несчастье. На рассвете фашисты бомбили наши города, где-то уже идут бои...

Это была правда, которая с трудом доходила до сознания. Война – а светит солнце, светит так же, как и всегда! И на железной ограде с любопытством вертят головками воробьи. А завтра – экзамен... Жизнь еще никак не изменилась.

И в то же время именно в эти минуты все менялось: разрушались планы, ломались судьбы, что-то казавшееся недавно важным становилось ничтожно мелким.

Потому что с этого момента главным в жизни стала война, и все остальное подчинялось ей.

На следующий день Руфа коротко остриглась и стала похожа на мальчишку. Она еще точно не знала, что именно будет делать, но уже была готова ехать туда, куда ее пошлют. Экзамен по математике был сдан. Профессор похвалил Руфу за оригинальное решение задачи. А спустя неделю вместе с отрядом студенток-комсомолок она уехала под Рязань в колхоз.

Два месяца девушки работали в поле. Окучивали и пололи свеклу, убирали сено. Руфа работала до изнеможения, подавляя в себе растущую тревогу и ожидая того момента, когда, наконец, им разрешат вернуться назад, в Москву. Она твердо решила идти воевать.

Кончилось лето, и в первых числах сентября было, наконец, получено распоряжение об отъезде. В Москву ехали поездом из Рязани. Девушки пели песни, а поезд мчался, и плыли, плыли мимо окон деревни, столбы, полустанки. Руфа смотрела в окно, прислушиваясь к стуку колес, и ей казалось, что в веселом ритме, все время повторяющемся, звучат слова: «Е-дем-в-Мо-сквуе-дем-в-Мо-скву...»

На одной из станций состав остановился. Все высыпали на небольшой перрон. В это время со стороны Москвы медленно подошел другой поезд.

– Смотрите – санитарный!

Действительно, на вагонах выделялись красные кресты, а из окон смотрели раненые – кто с перебинтованной головой, кто с рукой...

Потихоньку «ходячие» стали спускаться на перрон, чтобы подышать свежим воздухом. Руфа смотрела на них со смешанным чувством восхищения, любопытства и жалости. Эти люди были в бою. И, наверное, в тяжелом бою. Они были там, на фронте, всего несколько дней назад. Они знали и видели что-то такое, чего не знала и не видела она.

Раненые курили, медленно ходили вдоль поезда, сидели на скамейках. Некоторые шутили, пытаясь завязать разговор с девушками.

Молодой паренек с перебинтованным плечом и рукой на перевязи подошел к Руфе и спросил:

– Далеко ли едете?

– В Москву.

– А мы вот назад... Подальше.

– Ну, как там, на фронте?

– Да по-всякому...

И хотя он ответил неопределенно, она с болью в сердце подумала, что, в общем, дела плохи.

– А вы, из каких войск?

– Артиллерист я. Три дня всего только и повоевал.

Парень грустно улыбнулся и вынул из кармана пачку папирос. Здоровой рукой попытался открыть ее.

– Давайте я помогу, – сказала Руфа и, взяв у него пачку, вынула папиросу. Потом зажгла спичку. Парень прикурил.

– Спасибо.

Он поглядел по сторонам.

– Много девчат. Студентки?

– Из университета. Работали тут, под Рязанью.

– Теперь, значит, опять учиться.

Он помолчал, внимательно посмотрел на Руфу и неожиданно спросил:

– А можно, я напишу вам... в Москву? Писать мне теперь некуда, у нас там теперь немцы под Витебском...

– Можно, – согласилась Руфа и на клочке бумаги написала свой адрес.

– Вот спасибо, – обрадовался он.

– Только и я могу уйти воевать. Так что если ответа не будет, то не обижайтесь.

– Я сразу же напишу, – пообещал парень.

В этот момент раздался предупреждающий гудок паровоза, и Руфа стала прощаться. Девушки уже спешили к поезду.

Снова застучали колеса и запели свою прежнюю песню. А Руфа все думала о молодом пареньке, которому так хотелось кому-нибудь написать... В Москву поезд прибыл во второй половине дня. На Казанском вокзале было шумно и людно. Загорелые, запыленные, как черти, девушки привлекали всеобщее внимание. В метро москвичи с любопытством разглядывали их и, переговариваясь между собой, делали предположения:

– Беженцы, наверное... Из оккупированных районов.

А «беженцам» было безразлично. Пусть думают что хотят. Они приехали домой.

Москва... Руфа обрадовалась ей, как старому надежному другу. Обрадовалась городской суете, гудкам машин, звону трамваев. Москва была все та же, прежняя, и в то же время другая, военная. Она заметно посуровела, возмужала, надев защитную военную форму.

Мрачноватые здания, выкрашенные в серый цвет, на окнах – полоски бумаги крест-накрест, на площадях и в скверах – зенитки, аэростаты заграждения...

Как и договорились, Руфа и ее подруги Катя Рябова и Надя Комогорцева сразу по приезде обратились в военкомат с просьбой отправить их на фронт. Там обещали, что, когда понадобится, их вызовут. И девушки ждали. Впрочем, не ждали, а усиленно готовились, совершенствовались в стрельбе, занимались в школе медсестер.

Однажды, придя в университет, Руфа узнала от подруг о том, что ЦК комсомола объявил набор девушек комсомолок в авиационную часть. Снова Руфа услышала имя Марины Расковой, известной летчицы, Героя Советского Союза. Всего года три назад это имя стало известно всей стране. Будучи штурманом самолета «Родина», Раскова вместе с летчицами Валентиной Гризодубовой и Полиной Осипенко совершила героический перелет из Москвы на Дальний Восток. Теперь Раскова набирала девушек в авиационные полки. Это было здорово! Одно беспокоило Руфу: возьмут ли...

– Катя, ведь мы не умеем летать...

– А разве там только летчики? Нужны люди и на земле...

– Я бы пошла кем угодно!

– Мы же стрелять умеем. А стрелки, наверное, тоже нужны...

На следующий день Руфа спешила по московским улицам, обгоняя прохожих. В кармане у нее лежала рекомендация от бюро комсомола университета. Теперь все зависело от нее самой – добьется ли она, докажет ли, что ее место на фронте...

Было сухое октябрьское утро. Стояла золотая осень. Пожелтевшие листья еще прочно держались на деревьях, светило солнце, но воздух был по-осеннему холодным. Руфа старалась вообразить, как встретится она с Расковой. Ей представлялась красивая женщина в шлеме, которая улыбалась со страниц газет ясной, открытой улыбкой.

У входа в серое массивное здание на углу Маросейки, где помещался ЦК комсомола, Руфа задержалась. Перед ней, весело переговариваясь, шли девушки в военной форме. В пилотках, подтянутые, туго подпоясанные ремнями. По голубым петлицам она поняла – летчицы. Их, конечно, там ждут. Руфа оглядела себя: синие матерчатые тапочки на резиновой подошве, старое перелицованное пальто... Да ничего! Выпрямившись, она решительно потянула на себя дверь...

В переполненном коридоре второго этажа десятки девушек стояли группами, сидели на подоконниках, возбужденно переговаривались. Все поглядывали на тяжелую дубовую дверь, за которой заседала отборочная комиссия.

Здесь Руфа встретила Катю и Надю и других студенток со своего факультета. В центре университетской группы стояла Ирина Ракобольская, высокая энергичная девушка, которую Руфа много раз видела в бюро комсомола университета. Она охотно и уверенно отвечала на вопросы, отвечала весело и так, будто все знала, и от нее зависело, как поступит комиссия в том или ином случае. На самом же деле знала она не больше других, а шутливо-уверенный тон нужен был ей только для того чтобы успокоить девушек, иным из которых мелочи казались серьезными проблемами.

Дуся Пасько, темненькая миниатюрная девушка, самая маленькая ростом, встревожено спрашивала:

– А на рост очень обращают внимание?

– Я думаю, что и по твоему росту найдется работа, – отвечала Ирина. – Тебе поручат осмотр шасси...

Дуся смеялась вместе со всеми и ненадолго успокаивалась.

– У меня всегда не очень получалось с физкультурой. А ведь это важно, – полувопросительно-полузадумчиво говорила Женя Руднева, глядя на Ирину большими серьезными глазами.