Резкую оценку решению Рузвельта (точнее было бы сказать, решению Черчилля - Рузвельта) о высадке англо-американских войск в Северной Африке вместо Западной Европы дал Сталин 13 августа 1942 года в специальной памятной записке о втором фронте, врученной англо-американской делегации Черчилля — Гарримана, приехавшей на Московское совещание глав правительств СССР и Англии.
В этой записке, по словам Фалина, Сталин прямо обвинил Черчилля в срыве организации второго фронта в Европе. Значению этой памятной записки Фалин дает такую оценку: « Записка не претендовала на то, чтобы переубедить Черчилля. Руководство СССР сочло необходимым зафиксировать свои оценки не только для истории, но и кик предостережение против коварства в межсоюзнических отношениях на будущее».
Таким образом был решен вопрос об открытии, правильнее сказать, неоткрытии второго фронта в Европе в 1942 юлу. Решен политиканствующими союзниками предательски в тот момент, когда немецко-фашистские войска стремительно продвигались к Волге и на Кавказ, когда Советский Союз остро нуждался в военной помощи, в отвлечении части немецких войск с Восточного фронта. Только ценой огромных потерь удалось остановить врага на Волге и на Кавказе, а затем нанести ему сокрушительное поражение под Сталинградом. Но англо-американских политиков это не обрадовало: « На Темзе и Потомаке были не на шутку обеспокоены, как бы немцы не ударились в панику, не выразили готовность сникнуть перед Советским Союзом. Хуже всего с точки зрения Запада, если бы вермахт сдался на милость Красной Армии», - поясняет автор книги.
Теперь основная забота переходила в руки разведок и тайной дипломатии. Усиливались связи с немецкой разведкой, прощупывалась возможность беспрепятственного продвижения англо- американских войск в глубь Западной Европы и Германии в случае их высадки на побережье Франции, налаживались связи с антигитлеровской оппозицией в самой Германии, активизировались тайные контакты с представителями нацистской верхушки с целью заключения сепаратного мира западных держав с Германией. Перечисленным актам Фалин посвящает много интересных, насыщенных фактами страниц книги.
Практически всю войну до ее конца продолжались связи некоторых американских фирм с немецкими. На стр. 470 автор приводит такую информацию об этом: «Подшипники шли к немцам как из Швеции и Швейцарии, так и обходным путем с заводов СКФ в самих США, хотя американские авиационные и другие заводы захлебывались порой от их нехватки...» И еще тут же: «Турция, наряду со Швецией, являлась важным плацдармом разведывательной активности США против Советского Союза. На этом фоне и был наконец открыт второй фронт. В период с 6 по 24 июня 1944 года англо- американские войска провели операцию «Оверлорд» — высадились в Нормандии, на севере Франции».
Но основная цель этого фронта была не та, для чего он замышлялся в конце 1941 года. Теперь союзнички были озабочены в основном тем, чтобы взять под свой контроль как можно больше территории Европы, воспрепятствовать победоносному продвижению советских войск в Германии. Помощь Советской Армии от такого фронта в середине 1944 года была невелика.
Более того, через полгода в январе 1945-го, когда немцы нанесли по англо-американским войскам в Арденнах мощный контрудар и они запаниковали, а Черчилль обратился за помощью к Сталину, Советской Армии пришлось, выручая союзников, начать раньше времени по всему фронту не совсем подготовленное еще общее наступление. Я до сих пор хорошо помню тот день 12 января, когда наша 183-я танковая бригада была неожиданно поднята по тревоге где-то в лесах за Белостоком, в сверхсрочном темпе приняла прибывшие танки и своим ходом была переброшена под Млаву.
На протяжении всей книги В. Фалин подробнейшим образом, с привлечением многочисленных зарубежных публикаций, рассекреченных материалов показывает коварство, обман и вероломство Черчилля, в меньшей степени Рузвельта в истории открытия второго фронта в Европе в период Второй мировой войны. Убедительно доказывает, что если бы Англия и США со всей решительностью поддержали военные действия СССР после поражения немцев под Москвой, то это закончилось бы полным разгромом нацизма в короткий срок.
И хотя автор этот срок не называет, представляется очевидным, что война закончилась бы в 1942 году. Англо-американские политики воспрепятствовали этому. Не захотели они это сделать и в 1942 году: победа союзников над Германией в 1942 году не вписывалась в основную концепцию капиталистического мира, возглавляемого США и Англией. Тогда бы СССР выходил из войны сильным победителем, а им надо было, чтобы Германия и СССР измотали друг друга сошли со сцены как сильные державы. У Фалина четко показано: политика Англии вокруг открытия второго фронта в Европе являлась продолжением предшествующей более чем двухдесятилетней политики ослабления Советского государства, натравливания на него фашистской Германии.
Существенным недостатком книги, на мой взгляд, является то, что ее автор порой совершенно неправдиво освещает сущность сугубо военных событий, связанных с началом Великой Отечественной войны, с предвоенным состоянием Красной Армии, с Московским оборонительным сражением. Тут он оперирует примитивными штампами исказителей нашей истории или сознательно идет на искажение истины в угоду определенному кругу нынешних «историков», рецензентов или спонсоров издания. Правда, таких мест в книге очень немного, и если это иметь в виду, то можно сделать такое заключение: книга «Второй фронт...» весьма актуальна сегодня для понимания современного американского глобализма. Он не нов, стремление к нему пронизывало весь XX век.
РАЗДЕЛ 5. ЕЩЕ О ТОМ, ЧЕМУ БЫЛ СВИДЕТЕЛЕМ
ШАЛОПАЙСТВО В ДЕТСТВЕ ДОРОГО ОБОШЛОСЬ
БУДУЩЕМУ ИЗВЕСТНОМУ ПИСАТЕЛЮ
В шестом номере «Роман-газеты» за 1999 год была опубликована повесть Виктора Астафьева «Веселый солдат» [1], позднее она вышла отдельной книгой. Плохое впечатление осталось у меня после ее прочтения. Вспоминает Астафьев подробно пребывание в последнем своем госпитале, пересыльном пункте, касается немного участия в последних своих боях в Польше, рассказывает о скоропалительной своей женитьбе перед демобилизацией, «свадебном» путешествии с Украины на Урал к родителям жены, о тяжелом начале (ни кола, ни двора) своей жизни в первые послевоенные годы.
Из всего, тогда окружающего, выписывается главным образом самое негативное, грязное, часто мелочное. Подается это все отъявленным матом, «сортирными» вулъгарно-ассенизаторскими словечками с претензией, как мне показалось, на то, что подобный язык - истинно общенародный русский. Вот тут-то ему во многом следует решительно возразить.
Моя судьба немного схожа с его судьбой. Потеря родителей и вскоре старшего брата в раннем детстве, полновесный детдомовец с 1935 года - ни бабок, ни дедов, ни дядьев, никого; пропущен год учебы (какой-то урка стащил у меня в начале зимы пальто); добровольцем попал на фронт - боевое ранение, госпиталь, снова фронт. Поэтому, мне кажется, я имею достаточно оснований со знанием дела поговорить с Виктором Петровичем о жизни, о войне и стране, в которой мы родились, выро с ли и теперь состарились. За честь и свободу которой мы воевали.
Матерщины, всяких грязных слов в детдомовском детстве наслышался, думаю, не меньше Виктора Петровича, но никогда не бравировал и не бравирую этим, с отвращением слышу и читаю матерные слова сейчас. Давно мне кажется, что кто-то упорно пытается выдать матерщину за основу простонародного русского языка и всячески усердствует в этом. Впервые такая мысль зародилась где- то в начале 50-х годов во время учебы в воздушной академии. Как-то
на лекции по сопромату известный профессор В., на вид достопочтенный интеллигент, рекомендуя способ - как лучше запомнить формулу - раскрыл ее буквенные обозначения матерными словами. Послышалось несколько редких смешков, а меня покоробило до такой степени, что на всю жизнь осталась непоборимая неприязнь к тому профессору, встречаться с которым пришлось много-много лет в дальнейшем, и при встречах я редко мог скрыть свое неуважение к нему. Вот и сейчас. Читаю Станислава Кунаева: «Светлой завистью завидую писателям земли русской - Залыгину, Астафьеву, Белову, Распутину, Личутину: владеют они безо всяких словарей и магнитофонов этим языком, столь многоликим, что диву даешься, как русские люди в бесконечных просторах умудрились, говоря на десятках своих диалектов и наречий, осознать себя одним народом, выгнать из всего этого бродящее сусло, словно семидесятиградусную самогонку, кристальную литературную речь...» (Это — в газете «Завтра», № 27, 1999 г., в главе из книги Кунаева «И пропал казак...») Я бы на месте Кунаева вычеркнул Астафьева из приведенного списка. Видно, не читал он последнюю повесть В. Астафьева «Веселый солдат». Там речь — так речь! Шедевр матерного и сортирного говора. Явно видно: Астафьев хотел показать, что мат и подобные словечки и есть истинно русская речь. Ложная это линия — не подлинная русская речь, а речь людей распущенных, недоразвитых. Сейчас такая речь популярна даже среди формально образованных людей. На войне, конечно, матерная речь была не редкость, но далеко не всегда и не всюду. Но то — война.
