— Меня зовут Алексей Алексеевич!

Судя по всему, Жирмунский был доволен. Все шло по плану. Перед отъездом Лепехина-Болеславского принял Государь. Он, конечно, все знал, но тактично ничего не заподозрил. Изображая скромность и почтение, Болеславский достигал пика актерского мастерства. В разыгрывавшейся миниатюре «Обед у Его Величества», подражая актеру, люди играли людей: Жирмунский Жирмунского, Государь Государя, Жарков Жаркова, и только Болеславскому позволялось играть не себя.

— Алексей Алексеевич, вы уже решили, к какому дебюту прибегнете?

— Пока размышляю, Ваше Величество.

— Знаете ли, Алексей Алексеевич, я ведь и сам немного играю. Вот скажите, правда ли, что конь на краю доски всегда плохо? Мне лично удавались неплохие партии.

— И правильно, Ваше Величество! Вот и мне все говорят: конь на краю доски плохо, но лично я исхожу из того, что все зависит от отдельно взятой партии, — при этих словах Жарков чуть было вновь не потерял сознание: Лепехин слово в слово процитировал Лепехина.

— Алексей Алексеевич, а как, по-вашему, правда ли, что коня всегда выгодно разменивать на слона?

— Повторюсь! Мне кажется, что каждый ход должен быть взвешен, а исходить следует исключительно из положения на доске. Иногда выгодно отдать слона.

— Блестяще! Алексей Алексеевич, позвольте еще несколько вопросов?

— Ну конечно, конечно, Ваше Величество!

Чем больше запрашивал Государь, тем увереннее парировал актер. Жарков не верил своим ушам. Ответ за ответом звучали только взвешенные, классические замечания. Государь интересовался, что в целом важно для шахматиста, и Болеславский уверенно отвечал:

— Что важно? Так ведь сразу и не ответишь, Ваше Величество! Я думаю, важно хорошо провести дебют, середину и эндшпиль. Ну, а если быть серьезным, то, конечно, есть вещи, без которых не обойтись. По-моему, очень и очень значимо отлично ориентироваться в типичных позициях, Ваше Величество. Досконально и обстоятельно анализировать типичные позиции, да, это мое мнение.

— Типичные позиции? — понимающе спрашивал Государь.

— Типичные позиции? — не доверяя собственному слуху, шептал Жарков.

— Типичные позиции! — повторял Болеславский и продолжал: — Комбинационное зрение очень важно.

— Комбинационное зрение?

— Да, Ваше Величество, без него никуда! Очень важно умение найти скрытую в позиции комбинацию. Очень важно! Так же важно, как и после рассчитать сложнейшие варианты, учесть затаенные тактические тонкости, и конечно, чрезвычайно важно избегать досадных ошибок и просмотров.

Государь был удивлен не меньше Жаркова и до конца обеда продолжал задавать вопросы человеку, который, как оказалось, отлично понимал шахматы.

В машине ошарашенный Жарков завалил Болеславского вопросами:

— Александр Сергеевич, вам столько известно о шахматах! Откуда?

— Да ничего мне не известно, — проворчал Болеславский, — я просто актер!

— Просто актер? Вы знаете о шахматах так много!

— Ничего я о них не знаю! Я просто играл, играл, как учили меня мои педагоги! Если бы сегодня я не смог сыграть Лепехина, тогда что же мне, по- вашему, делать на большой сцене?

Жарков замолчал, и до самого вокзала в машине слышалось лишь урчание двигателя. На вокзале же все протекло именно так, как и наметили.

Собравшаяся толпа приветствовала Лепехина. Журналисты делали снимки, и отъезжающие подданные были рады тому, что отправятся в Венгрию в одном поезде с великим русским шахматистом.

Визит к Государю утомил Болеславского. Сбросив костюм, он открыл два чемодана. Идея носить вещи Лепехина принадлежала самому Болеславскому, однако теперь, рассматривая гардероб Алексея Алексеевича, актер немного сожалел:

— Господи! — восклицал Александр Сергеевич. — Как это можно было носить? А это еще что? Кардиган в бело-черную клетку? Как трогательно! Он же женский! Ну и вкус у этого больного!

Время от времени заглядывал Жарков. Учитель интересовался, заучены ли партии и не желает ли господин актер отужинать. Один раз заходил Жирмунский. Запах его мерзкой сигары быстро заполнил все купе, и, ответив на его несколько вопросов, Болеславский тактично попросил следователя убираться ко всем чертям со своей вонючкой.

Уже два часа как поезд стоял на Будапештском вокзале. Лепехин не появлялся. Журналисты норовили заглянуть в купе, но ничего не видели. За опущенными шторками Жарков и Жирмунский пытались вытянуть из Болеславского хотя бы слово.

— Ничего не понимаю, что с ним? — потягивая сигару, хрипел Жирмунский.

— Не знаю, на волнение это не похоже.

— Какое волнение? Он актер! Александр Сергеевич, вы пили?

— Не пахнет вроде, — отвечал Жарков.

— Нужно вставить ему руки в двери! — уверенно сказал Жирмунский. — Это всегда помогает!

— Что вы! — прикрыв ладонью рот, испуганно сказал Жарков. — Как же он будет играть?

— И в самом деле. Тогда клещи в нос! — тяжело дыша от собственной полноты, проговорил Жирмунский.

— Боже вас упаси, господин следователь, какие клещи? Завтра игра!

— Который сейчас час? — вдруг спросил Жирмунский и, не дожидаясь ответа, вытащил из кармана пиджака часы. — Мы уже два часа здесь, нужно выходить.

Болеславского вывели под руки. Журналисты отметили, что русский плохо стоял на ногах и в целом выглядел странно. Запаха алкоголя никто не слышал, но многие сошлись во мнении, что Лепехин пьян. Одни сочли нужным написать об этом, другие решили, что все произошедшее — цирк.

Всю ночь пишущая братия дежурила в атриуме гостиницы. Каждые полчаса один из журналистов отправлялся к метрдотелю в надежде что-нибудь узнать. Старого сурового немца пытались подкупить, однако узнать что- нибудь у картавого старика не удавалось. То, что к Лепехину никто не заходил, как и то, что он уснул только рано утром, пришлось выдумать.

С раннего утра сонные мальчишки не успевали продавать вымыслы. За столиками в кафе и на скамейках в парках, встряхивая страницы, будапештцы читали о приезде великого русского шахматиста и близящемся финале. На первой, второй и третьей полосах, статья за статьей, рассказывалось о Лепехине, о его команде и сильных дебютах, о лучших матчах Магияра и прославленной венгерской защите.

Около девяти часов утра команда России спустилась в ресторан.

Официанты разливали кофе, и молодой переводчик, вероятнее всего, кадет, зачитывал отрывки из утренней прессы:

— Они говорят, Алексей Алексеевич, что вчера вы вовсе не были пьяны, а все произошедшее есть не что иное, как провокация тайной царской полиции. Они пишут, что вы, Алексей Алексеевич, судя по всему, хотели ввести в заблуждение венгерского чемпиона. Но венгры не дураки, утверждает автор статьи, венгры и не собирались расслабляться и уж тем более отдавать вам чемпионский титул.

— А что в другой? — намазывая маслом странный серый хлеб, спрашивал Жарков.

— А в другой пишут, что. Дайте-ка взгляну. пишут, что вся страна живет в ожидании полуденного матча, и конечно, ни у кого нет сомнений, что золотая королева останется в Венгрии. Магияр лучше, пишут они.

Как ни пытались Жарков и Жирмунский изобразить беззаботность, ничего не выходило. Болеславский молчал. За завтраком он так и не заговорил.

Перед тем как открылась дверь автомобиля, Жарков успел перекрестить Болеславского и поцеловать в лоб. Актер удивленно посмотрел на учителя, но ничего не ответил.

Живая цепь тянулась через сад к театру. Окруженный со всех сторон помощниками, Болеславский через гущу людей пробирался к входу в большое, с высокими колоннами здание. Жарков придерживал его за поясницу и, немного подталкивая вперед, шептал:

— Дальше, Алексей Алексеевич. не останавливайтесь, дальше, ступайте дальше.

Болеславский делал вид, что не помнил, как вышел из гостиницы, не помнил красивых улиц Буды и остававшегося по правую руку перекинувшегося через Дунай моста.