— Я сразу же понял, кто был убийцей. И судя по потрясенному выражению Селины и по тому, как все собравшиеся обменивались понимающими взглядами, было ясно, что причина этой трагедии ни для кого не была тайной. Но едва только я собрался обрушить на преступника всю ярость мести, как мой взгляд упал на лежащего Казимира, который испускал последний вздох. Он посмотрел на меня блестящими глазами, в которых стояла неизбывная боль, попытался улыбнуться — о, смотреть на это было невыносимо! – и с огромным усилием отрицательно покачал головой. Благородная душа, он тоже все понял и дал мне понять, что мстить за него не стоит. В нем была только жалость к злоумышленнику и всепрощение. Это было последнее, что он успел сделать на этой земле, и его жест пронзил меня до глубины души. Жажда мести тут же оставила меня. Я был полон огромного желания найти Себастиана и сказать ему, что я и только я оказался причиной бед, что обрушились на нас. Одержимый гордостью за успех своего шоу, я позволил другому занять его место, лишил его возлюбленной и наконец толкнул его на преступление.

— Но став искать его, я потерпел неудачу. Преисполнившись ужаса перед своим деянием, он исчез в ночи. И с его исчезновением, со смертью Казимира, с падением всех наших моральных устоев, ничего не осталось. Я расторг все договоры и прекратил существование компании, ибо в голове у меня осталась только одна мысль — найти Себастиана, принести ему покаяние и получить от него прощение.

— Как утомительны были эти поиски. День и ночь я бродил по пустынным улицам, толкался на собачьих выставках и посещал зоологические сады, вглядывался в каждый угол, где такой бродяга, как Себастиан, мог бы найти себе убежище. Но все тщетно. И теперь я стар и беден. Мне остается полагаться лишь на подаяния чужих людей, которые могли бы поддержать меня в поисках, но я никогда не откажусь от них, пока не добьюсь успеха. У меня нет иного выбора. До конца дней своих я обречен страдать и искать, искать и страдать.

Голос Бейденбауэра сошел на нет, и на этой ноте он кончил свое повествование. Мы долго сидели в молчании, наблюдая, как голуби воркуют и копошатся в траве и наконец я сказал:

— Мне доводилось слышать, что у блох короткая продолжительность жизни. Не кажется ли вам, что в какой-то безымянной могиле…

— Я не позволяю себе даже думать об этом, — с чувством сказал Бейденбауэр. — Это было бы для меня конечным ударом.

— Да, — сказал я, — Готов согласиться.

Мы снова посидели в молчании и, собравшись уходить, я вынул из кармана монету и протянул ему. Он лишь укоризненно посмотрел на нее. Я вздохнул, сунул монету в карман и предложил ему долларовую купюру. Ее он взял.

— Вы очень любезны, — сказал он, поднимаясь. — Я могу лишь пожалеть, что вы не видели мой цирк в зените славы. Тогда бы вы поняли, как низко я пал.

— Что ж, — сказал я, — такова жизнь.

— Нет, друг мой, — серьезно ответил Бейденбауэр, — таков шоу-бизнес.