Но тут у людей началась страда, сельдь завалила палубу, отняла сон и отдых, и про малыша забыли.

В море было полно рыбы. Наму то и дело нырял в глубину, откуда до него доносились беспрерывный писк и посвистывание косяков сельди, и возвращался на поверхность с туго набитым желудком. Проходило полчаса, и он снова мог есть и вновь заглатывал рыбу, словно стараясь запастись ею на черный день.

Теперь черные дни стали редкостью в жизни смекалистого кита. Он полюбил рыболовные траулеры и вскоре стал известен многим экипажам, которые с одинаковым добродушием говорили о нем: «Наш бобик опять за нами увязался!» Одинокая маленькая косатка с «солнцем» на плавнике никому не мешала.

Уже месяца через три Наму отблагодарил рыбаков за их благожелательность.

Он быстро рос и умнел, у него была замечательная память, прекрасное чутье и более чем обезьянья сообразительность. Уже лучше рыбаков угадывал он, где искать рыбу, и, если траулер шел неверным курсом, Наму на время покидал его, а потом возвращался сытый, отяжелевший и вновь плыл за кормой.

Люди, наконец, сообразили, что надо последовать за Наму. Их ожидала удача. И сразу пошел слух про кита-разведчика, и, без сомнения, слава Наму покатилась бы дальше по белому свету, но не может повзрослевший волк жить без стада…

Однажды рыболовная флотилия, «возглавляемая» Наму, пришла туда, где хозяйничали, распугивая добычу, сотни косаток.

Надо было вызвать китобоев. Но что будет с Наму? Не отпугнут ли его пушечные выстрелы?

Наму близко подплывал то к одной, то к другой косатке, играл с ними, гонялся вместе со взрослыми за рыбой и, наверно, готов был последовать за своими собратьями хоть на край света.

— Смотрите не попадите в «Солнышко»! — тревожились рыбаки.

Судно-охотник подошло к старой косатке и выстрелило.

Гарпунер не промахнулся.

Раненый зверь с торчащим в его хвосте гарпуном, часто ныряя и отфыркиваясь, стал уходить к горизонту.

Наму расслышал, как под водой понеслись сигналы китовой тревоги — они звали всех китов прочь: здесь каждого ожидает участь их старого товарища. И каждая косатка, заслышав и передав сигнал дальше, устремилась вслед за раненым.

Могучая сила тревожных звуков взбудоражила Наму — мышцы его словно сами начали сокращаться быстрее, а тело разворачиваться в сторону уходивших. Он ощущал не страх, а необходимость. Тяжело, грозно, отзывно стучало его сердце. Но знакомые механические громадины тоже звали его к себе — просили остаться шумом своих винтов, криками людей.

Уплывали киты, исчез за горизонтом последний зверь, а Наму все еще колебался. Потом он затосковал, словно к нему возвратилось одиночество сосунка, потерявшего мать. Он сделал медленное движение хвостом. Еще, еще… — и поплыл быстрее, быстрее… Он покидал флотилию.

Для рыбаков он был потерян.

Наму еще не раз возвращался к траулерам, но так же внезапно оставлял их, как появлялся. Было замечено, что он превратился в атамана небольшой стаи косаток. Видели, как вместе с косатками он нападал на морских животных. Наму делался все более прожорливым хищником, он не мог больше довольствоваться рыбой и в день удачной охоты не раз поглощал больше десятка тюленей, морских свиней и котиков.

Его часто видели у островов Берингова моря, затем он ушел к берегам Канады. О нем долго не было никаких слухов, пока он не попал в рыбацкие сети и не был продан в научный океанариум, где и получил имя Наму.

Конец его был блистательным. Но расскажем все по порядку.

Наму не привык к тому, чтобы сети ставили между островами. Он погнался за рыбой и вместе с ней попал в ловушку.

С той поры и до конца жизни между ним и бескрайней морской далью возникла какая-то стенка, от которой звуки его локатора отражались с утомительной, скучной, назойливой неизбежностью, и он боялся ее.

До прибытия яхты хозяина Наму плавал в загоне, отгороженном от моря растянутой сетью. Двигаясь, он поводил головой из стороны в сторону и поражался переменам в своей жизни.

Он старался понять свое положение. Он знал: чтобы добыть пищу, надо много плавать. Здесь же вместо плавания было какое-то непривычное кружение, от которого тупела голова, а пища падала откуда-то с неба, поднимая в воде рябь, всплески и рыбью суматоху. Даже сама вода была здесь непривычной. Прибрежная, она быстро нагревалась, а вкус ее водорослей и мелких беспозвоночных был иной, чуждый, и косатке хотелось уйти подальше в глубину. Но мешала сеть, которую близорукий кит принимал за скалу из пористого камня.

Рядом не было ни друзей, ни подруг.

Где-то за стенкой у Наму остались знакомые звери и маленькая игривая косатка. Он, пожалуй, охотней примирился б с неволей, если бы она крутилась в воде рядом с ним. День и ночь ждал ее Наму.

Как-то раз он сделал открытие, что стенка загона прозрачна. За ней мелькнула тень длиннее рыбы, короче тюленя. Стенка не была каменной. Но не это его заинтересовало. Гораздо любопытней было поведение тени. Она, видно, не боялась Наму и не спешила скрыться, когда он подплыл поближе.

Тень оказалась существом, которое не было ни тюленем, ни рыбой. Большой глаз во всю голову и два хвоста на конце тела, а ростом с новорожденную косатку.

От воспоминания о косатке сердце кита дрогнуло. Сейчас приплывет мать детеныша, за ней явятся и остальные киты. И Наму заурчал дружелюбно, взволнованно, словно исполинская кошка:

— Уррр, уррр, урр…

Человек в маске (это был хозяин Наму) отозвался, передразнивая:

— Уррр…

Кит подумал. Взбурлил хвостом воду.

— Уррр, уррр… — повторил он.

«Ах ты, животное, как славно мы заговорили! — подумал хозяин. — Надо нам почаще беседовать! — Человек был возбужден не меньше Наму. — Угадать бы твои мысли, вот что!..»

Кит действительно думал.

Но только не словами, конечно, а набором звуков.

У Наму в словаре, как и у его сородичей, были сигналы для выражения зова, опасения, недовольства, удовлетворения, злости, жалобы, ссоры.

А человек, по профессии зоопсихолог, рассуждал так: «Наму непонятно во мне многое, но как любой пустяк, одежда, записка может стать для нас частью человека, так, возможно, для Наму мое урчание и мои ласты сделались частью косатки, а остальное ему неважно, И если я прав, то у Наму сильное воображение!»

Теперь при каждой встрече с существом в ластах кит плыл к нему, а стоило существу исчезнуть, тотчас Наму бросался вдоль сети, бешено бил по воде хвостом и храпел, как испуганная лошадь.

Вскоре Наму загнали в клетку, чтобы доставить в океанариум. Клетку так укрепили между двумя плотами, что нижняя ее часть скрылась под палубой, а верхняя возвышалась над водой.

Кит мог то опускаться под воду, то дышать воздухом.

В новой тюрьме ему стало гораздо хуже, чем в загоне. Стены ее были сдвинуты пугающе близко, звуки отскакивали от них и оглушали кита не меньше, чем выстрел из ружья над нашим ухом.

Еще тяжелей стало, когда вслед за клеткой поплыли неизвестно откуда явившиеся косатки.

Они сопровождали пленника, как почетный эскорт на похоронах, — черные, печально фыркающие животные.

Наму слышал их голоса, выставлял голову из воды, чтоб посмотреть на них, и видел сквозь прутья клетки в отдалении черные плавники.

Особенно волновала его молодая мать с детенышем. Переговариваясь с китихой, Наму принимал ее за свою косатку, а та, словно жалея его, еще долго плыла вслед за плотом, даже когда остальные киты отстали.

Но прошел еще час, косатка тоже покинула его, и Наму забесновался. Он кричал и выпрыгивал из воды, разбивая морду о металлический потолок. Он выломал крышу своей каталажки, погнул прутья и притих, только услышав урчание спустившегося под воду человека.

Страсть, возникшая в косатке, сделала его зорким. Теперь он смог разглядеть, что существо с двумя хвостами — это странный чужак, ничуть не похожий на соплеменников Наму, хотя и говорящий их голосом. Догадавшись, Наму показал человеку свои страшные зубы, а взгляд кита стал змеиным.