Посомневавшись в рассказе старика, я спросил его:
– А чем же ты, дедушка, копал яму?
– Как чем? – несколько обидевшись, сказал он. – А хворостина-то на что? Ей и выкопал. А выгреб сперва ногами, а потом и руками. Ведь я, поди-ка, был в рукавицах; поскребешь, поскребешь да и выпихнешь… а я ведь не конь, мне не стойло надо!..
Знаю также и такие примеры, что многие крестьяне, уехав с утра за сеном, попадали на обратном пути под сильные бураны и спасали себя только тем, что сбрасывали с возов сено и, зарывшись в него, терпеливо дожидались прибытия разыскивающих их людей.
Сказав о счастливых случаях спасения, невольно приходится побеседовать и о тех несчастных, которые волей-неволей погибают в большом количестве в буранные зимы. Их обыкновенно называют в Сибири мерзляками, и сколько горя и слез приносят эти мерзляки совершенно неожиданно в семьях, оставляя нередко на произвол судьбы беспомощных стариков, жен и детей!..
А сколько таких невероятных случаев, когда погибали люди не где-нибудь на дороге, а, так сказать, у себя дома. Так, например, в самом городе Барнауле одна женщина пошла за несколько десятков сажен за водой на заводский пруд, но – увы! – домой она не возвратилась, и ее нашли уже весною за лазаретным забором между поленницами дров. По всей вероятности, эта несчастная, ослепленная бураном, сбилась с дороги, попала по крепкому надуву снега, сравнявшему с забором, на поленницы дров и провалилась между ними. Нашли ее совершенно невредимой и с ведрами у коромысла.
В 1889 году погиб в большой буран целый свадебный поезд, уже возвращавшийся из церкви, при переезде из села в свою деревню.
А один старичок-крестьянин ночью замерз на своей повети, куда завезла его лошадь, не имея возможности попасть в занесенные снегом ворота.
Все это доказывает, до какой степени бывают сильны и гибельны бураны на Алтае, в котором многие местности славятся их свирепостью. К таким пунктам принадлежит Салаирский рудник, Змеиногорск и многие другие села и деревни. Тут бураны почти совсем заносят не только улицы, но и дома, так что жителям приходится откапывать ворота и окна, а случается и так, что занесенные снегом домохозяева не имеют возможности выбраться на улицу, а потому кричат о помощи и их откапывают посторонние. Такие оказии всего чаще встречаются с бедными вдовами и осиротевшими старцами. Но есть на том же Алтае и такие благодатные уголки, где буранов не бывает совсем, как, напр., в Зыряновском руднике – в южной части описываемого края.
Тут кстати будет сказать, что в буранных местностях во время сильных буранов и в особенности ночью нередко звонят в церковные или набатные колокола мерными редкими ударами, чтоб заблудившиеся путники, слыша эти звуки, могли хоть сколько-нибудь ориентироваться и попадать на спасительное направление к жилому месту. Бывает, что на видных и известных пунктах зажигают смоляные бочки, которые тоже, как спасительные маяки, направляют несчастных путников. Но все это полезно только на недалеком расстоянии; однако и эта мера спасла уже многих людей, которые блудили в бураны около самых своих селений, а вместо ворот заезжали оглоблями в окна.
Из всего этого легко усматривается, какой запас снега накапливается к весне и какая масса воды появляется при таянии. И вот почему такая грандиозная река, как Обь, быстро заполняет свою огромную долину такой массой воды, что река выходит из берегов и заливает все низменности на большие пространства.
И счастье Алтая еще в том, что в нем нет вечной мерзлоты, как в Забайкалье, так что вода почти наполовину уходит в рыхлую почву по предгорьям и более или менее плоским долинам. Затем она снова появляется уже перед началом лета и наполняет ту же долину Оби. Эта прибыль и вторичный разлив воды называется уже коренной водой. Разливы Оби иногда до того поднимаются, что подмывают высокие берега, или так называемые яры, в таких размерах, что они отделяются на десятки сажен с поверхности сразу. Есть примеры, что поселившиеся на таких местах деревни в короткое время перекочевали уже на 2-е и 3-е место. Грустно всегда смотреть, когда подмывает лесную гору или яр и громадные деревья сотнями летят в воду или висят еще на крутизне, как бы не решаясь упасть с большой высоты, чтоб расстаться с родной почвой и, быть может, уплыть Бог весть куда.
Но раз видел я на высоком яру подмытое кладбище. Фу, какая тяжелая и грустная картина!.. Тут по отвесному обрезу видны были неподалеку от поверхности многие гробы, то покосившиеся, то развалившиеся, то стоящие друг на друге!.. Масса людских костей спускалась по крутой осыпи или висела еще вверху, готовясь каждую минуту упасть в воду. Особенно тяжелое впечатление производили черепа, которые, чернея глазными впадинами и как бы разинув рты, точно чего-то боялись и как бы с характерной и присущей им улыбкой и с ужасом кричали, смотрели вниз, чтоб их услыхали и увидали, а затем спасли от той среды, которая так безжалостно нарушила их вечный покой, где они так мирно почивали!.. Эта разоренная святыня людского тления так грустно напомнила мне тогда слова Гамлета, когда он увидал череп Йорика 2. Да и чем, подумаешь, отличаются эти нависшие над водой черепа от черепов тех великих людей, которые оставили за собой бессмертную славу, смотрели на мир и понимали его не так, как покоившиеся тут сибиряки!.. В чем же разница?… И есть ли она за гробом?…
Однажды не так давно и зимою пониже Барнаула упала с большой высоты громадная часть яра прямо на лед; проломила его до дна, запрудила Обь, которая зимою же пробила себе новый путь, оставив прежнее русло.
О разливах Оби я уже говорил ранее в статье «Брем» (см. жур. «Прир. и охота», 1886 г. 3) и потому не повторяю, а скажу только, что полая вода заливает одни луга и покосы, но пахотные места не трогает. Нередко случается, что второй разлив так называемой коренной воды продолжается почти до половины июля; тогда он не только не приносит пользы, но портит покосы, оставляя на траве ил, называемый ржавцем, в такой массе, что на корнях травы оседает довольно толстая кора, под которой могут бегать даже собаки. Вследствие этого трава поднимается плохо и поздно, так что покосы иногда начинаются только в августе, когда уже поспевает хлебная страда. Счастье, если вовремя пройдет два-три хороших дождя, который обмоет ржавец, иначе ржавая трава худо косится и вредна для корма. Поздно поднявшаяся трава, хотя и зеленая по виду, не имеет питательности и ее нередко косят уже в сентябре, преимущественно для базара, но такое сено обегают и называют осенцом. Можно судить, какое громадное пространство покосов затопляется Обью, и жители волей-неволей косят елани или травянистые возвышенности в особенности для своего обихода и для весенней пахоты, потому что нагорное сено считается несравненно лучше обского.
Что касается почвы, то, сравнивая Алтай с Забайкальем, приходится сказать, что как тут, так и там почва настолько жирна и богата, что хлебопашцы не употребляют никакого удобрения. Но все-таки на Алтае никогда не бывает на новых землях тех баснословных урожаев, как это случается в Нерчинском крае, особенно на так называемых кислых залогах, т. е. тех вновь поднятых землях, которые перележали год и по перепашке засеяны только на следующую весну. В Забайкалье не редкость, если десятина кислого залога даст хозяину более трехсот пудов зерна, особенно пшеницы и ячменя, т. е. уродится сам двадцать пятый.
В 1860-х годах протоиерей Боголюбский посылал на Лондонскую всемирную выставку как зерно, так и целые снопы нерчин-ской пшеницы, за что и получил призовую медаль.
Что же касается воды, то на Алтае ее несравненно больше, и стоит только посмотреть на карту, чтоб видеть эту наглядную разницу. По всему Забайкалью проходят только пять более или менее значительных рек – это Селенга, Ингода, Онон, Аргунь и Шилка; тогда как на Алтае помимо громадной Оби и верхней части Иртыша протекают Томь, Чумыш, Алей, Уба, Ульба, Чарыш, Кондома, Бухтарма и др. Эти реки наполовину судоходны весною, а некоторые и летом, а их притоки больше и многоводнее мелких речушек Даурии. На Алтае повсюду колодцы, а в Забайкалье их нет вовсе; там вечная мерзлота, которая воды не даст, находясь иногда только на несколько четвертей под оттаивающей летом почвой, непроницаемой мерзлой постелью задерживает на себе все атмосферные хляби и служит той сырой подпочвой, которая дает влагу всему произрастающему на земле. В этом случае она едва ли не лучше глубоко проницаемой почвы Западной Сибири.
