— Когда я думаю о своей бывшей, то тоже что-нибудь твержу, только не помогает. Наверное, надо сменить кодовое слово.
— Какое?
— «Стерва»! — Роберта пожимает плечами. — Она бросила меня ради двадцатилетней фигуристки.
— А я и не знала, что среди фигуристок есть лесбиянки. — Стефани тут же путается, что, возможно, оскорбила собеседницу.
— Э… она не совсем лесбиянка. Через полгода у нее будет ребенок. В общем, фигуристкой ее тоже уже не назовешь. Ну а что пришло в голову мистеру Чизбургеру?
— Не знаю… именно поэтому и было так больно. Мы прожили вместе три года. Он сказал, что я холодная и рассеянная.
— Терпеть не могу, когда любимый человек сваливает вину на тебя. Нет бы прямо признать себя сволочью.
Когда Стефани приносят фруктовый салат, он отчего-то кажется вялым и неаппетитным. Впрочем, она не голодна. Роберта вгрызается в чизбургер и оттопыривает большой палец в знак одобрения. Когда официант спрашивает: «Принести что-нибудь еще?» — она вытирает рот и отвечает:
— Ей тоже чизбургер с луком.
Стефани собирается возразить, но потом вдруг понимает, что думать о вегетарианстве гораздо приятнее, чем действительно быть вегетарианкой. Недаром она украдкой пробиралась сюда, будучи под хмельком, и пожирала гамбургеры. Но для Роберты это, судя по всему, совершенно не важно, поэтому Стефани молчит.
— У меня была одна мысль насчет вашей матери, — говорит она. — Может быть, не уговаривать Билли бросить йогу, а отвести ее на занятия другого типа? Я знаю отличную студию в Силвер-Лейк, и там не слишком жарко. И преподавательница очень внимательна. У нее медицинское образование. Билли с ней знакома…
Роберта откладывает чизбургер.
— Что случилось? — спрашивает она.
— Ничего. А что?
— Моя мать сказала бы — ты выглядишь так, как будто кто-то наступил на твою могилу.
— Я вспомнила, что студий, о которой речь, вот-вот закроется. Я буду скучать. Очень скучать…
Пожалуй, лучше не вспоминать об обстоятельствах, при которых Билли познакомилась с Ли. Стефани не знает, рассказала ли старушка об этом дочери (скорее всего нет), хотя вряд ли Роберта станет ее стыдить.
— Но еще пару недель студия будет работать. Заходите.
— Завтра я возвращаюсь в Сан-Франциско. И потом, что-то не хочется за ленчем представлять, как Билли закидывает ногу за голову. Может быть, загляну к вам в следующий раз, как приеду.
— Вы ведь приедете?
— Нет смысла замалчивать, сколько лет моей матери. Она стала слишком слаба, чтобы ездить ко мне в гости. Я буду навещать ее чаще.
Официант приносит Стефани чизбургер.
— Я предлагаю тост, — говорит та. — За чизбургеры.
— Везде и повсюду, — подхватывает Роберта.
В течение нескольких дней Кэтрин обдумывает разговор с Грациэлой. Как только они вошли в дом, Грациэла начала расспрашивать о том, что случилось на самом деле, и почему, и какие у Кэтрин намерения. Было забавно видеть танцовщицу такой настойчивой и упрямой, совсем как ребенок, который засыпает родителей вопросами. Эта роль не то чтобы идеально ей подходила, но, может быть, именно поэтому Кэтрин открылась, поделившись с подругой своими страхами насчет того, что Конор может подумать о ее прошлом. А затем, хотя и страдая от унижения, пересказала нелепую, чудовищную, унизительную цепь событий, начиная со встречи с Филом.
Грациэла молча посмотрела на нее и сказала:
— Знаешь, Кэт, ты далеко не такая дурная, ненадежная и гадкая, как сама думаешь. Ты очень серьезная и целеустремленная. Оглядись. Человек, живущий в таком доме, не склонен к безумию и саморазрушению. Напиши Конору. Объясни, что случилось.
Тебе даже не нужно извиняться. И непременно позвони мне, как только отправишь письмо.
Кэтрин уже несколько раз пыталась написать Конору, но с первых же строк пускалась в неловкие извинения и нелепые подробности.
Она лежит в постели. Уже почти рассвело — видно, как за окном занимается заря. Синева сгущается, а потом начинает бледнеть и выцветать. Когда вокруг так тихо, спокойно, прохладно, девушке хочется остановить время. Грациэла, конечно, права. Кэтрин вовсе не опасается причинить боль Конору. Она боится, что он причинит боль ей самой, отвергнет ее, оставит трепыхаться как рыба на суше. Такое уже случалось не раз. Встречаясь с разными придурками, Кэтрин с самого начала принимала как данность, что рано или поздно мужчина поступит жестоко.
Но какие могут быть шансы, если сидеть в своей скорлупе? Тот, кто не готов рискнуть, вынужден принимать ситуацию как есть.
Кэтрин встает и идет в столовую. Она садится за старенький компьютер — неуклюжий и тяжелый, с маленьким экраном, настоящий обломок минувшей эпохи, под стать старой мебели и винтажной одежде. Кэтрин принимает позу лотоса, сидя на стуле, и начинает печатать.
«Дорогой мистер Росс.
1. Отличная погода. 2. У меня украли велосипед, который я оставила перед студией. Ха-ха. 3. Недавно я посмотрела «Касабланку» и долго плакала. 4. В моем прошлом есть много такого, что я хотела бы изменить, но не могу. Я всего лишь пытаюсь не повторять прежних ошибок. 5. Солнце встает, и на горизонте оранжевое сияние. Честно говоря, мистер Росс, я готова буквально на все, лишь бы вы сейчас были здесь, со мной.
Бродски».
Именно сейчас, прежде чем взойдет солнце и в комнату хлынет ослепительный свет, Кэтрин отправляет письмо и идет варить кофе.
Коротышка и Высокий не раз повторили, что попасть к Жанетте и Фрэнку в Лорел-Каньон — большая честь. Ли заподозрила, что эти двое страшно ревнуют — ведь Ли и Алан, недостойные неофиты, едут в гости к мэтрам. «Обычно они не зовут к себе преподавателей. Никто из сотрудников еще не удостаивался персонального приглашения».
— Ты просто придираешься к мелочам, — говорит Алан. — И ведешь себя как психопатка.
Ли обижается на «психопатку» — особенно потому, что нервничал перед встречей именно Алан. Он полчаса решал, что надеть, мучительно чесал в затылке и даже не обращал внимания на постоянные звонки мобильного (а телефон звонил каждые десять минут с тех самых пор, как он приехал домой). Видимо, друг не больно-то обрадовался, когда Алан сказал, что возвращается к жене, — Бенджамин специально выселил одного из своих соседей, чтобы освободить место для Алана.
Они везут детей в студию, чтобы оставить их с Баррет, а самим направиться в Лорел-Каньон. Мальчики сидят сзади, окна закрыты, кондиционер включен. Конечно, это пустая трата энергии и не очень хорошо с точки зрения экологии, но Ли время от времени позволяет себе такую роскошь, особенно когда Алан волнуется.
— Помни — не важно, что они богатые и преуспевающие. Они просто люди.
— А я и не считаю их богами, — отвечает Ли.
— Ты можешь хотя бы час обойтись без иронии? Я понимаю, что у тебя разыгрались нервы, но, пожалуйста, не надо и меня расстраивать.
Ли хочется напомнить, что муж совсем недавно назвал ее психопаткой, но лучше уж сменить тему. Мобильник снова пищит.
— Сколько сообщений он уже прислал? — интересуется Ли.
— Бен ненормальный. Я ведь предупредил, что переезжаю временно. Ни одна живая душа не слышала, что мы разводимся. Но люди живут в плену условностей. Как будто временный разъезд означает что-то серьезное.
В словах Алана есть нечто тревожное, но Ли предпочитает об этом не думать. «Забудь и просто двигайся вперед».
— Ребята, вам хочется на занятие? — спрашивает она.
Майкл и Маркус предаются новому развлечению — соревнуются, кто громче пропоет «ом». Временами это раздражает, но, несомненно, пение лучше потасовок, которые продолжались целыми днями до того, как близнецы начали заниматься йогой. Когда шум становится нестерпимым, Ли вступает в хор, и даже Алан запевает басом. «Ну ладно, — думает Ли, — жизнь не идеальна. Но хотя бы иногда мы счастливая семья». Если ради общего блага нужно закрыть студию — так тому и быть. В конце концов, семья важнее.
