К этому толкала, принуждала его идиотская ситуация, в которой он очутился, но едва ли не больше был соблазн погрузиться в пучину безумия, познать его тайны… Уйти навсегда из опротивевшего ему мира, устраниться — пусть люди кричат вслед сколько влезет: «Сумасшедший! Сумасшедший!» Перенестись в страну своей собственной правды, выше которой нет ничего на свете! Такой, например, «маг» летает себе вечерами на Полярную звезду и никто не выбьет этой дури у него из головы. «Магу» доступны экстазы, о которых никто, кроме него, понятия не имеет. Он колоссальная фигура своей эпохи, с ним борется и не может его одолеть всесильная государственная машина. Желая во Что бы то ни стало вырвать у него тайну производства золота, правительство засылает в Творки тысячи шпионов, где те прикидываются больными, мало этого, не считаясь с миллионными затратами, специально для него строят радиостанцию. «Маг» велик, недосягаем и наперекор всем преследованиям счастлив!

Нет ничего проще, чем сойти с ума, имея к тому некоторую склонность и дар воображения. Делается это весьма простым способом — надо только решиться и совершить первый шаг, по настоящему безумный, надо устроить демонстрацию, иначе говоря, сжечь за собой мосты, а остальное придет само собой. Это все равно как через волшебную дверцу проскользнуть из одного мира в другой. На границе между нормой и безумием нет нейтральной полосы, эта линия математическая, иначе говоря, доля секунды. Необходимо лишь краткое усилие воли, а дальше включится автоматическое устройство великого преображения, оно подхватит и понесет безумца. Прочь унизительную симуляцию! По собственному желанию, не придавая значения дурацкому происшествию, которое заставило его… какое там заставило, — просто предоставило возможность осуществить давно задуманное дело — переступить порог иного мира, он станет и в самом деле миллиардером, Мак-Клинтоком из Ойл-Сити, другом покойного президента Вильсона, восприемником и глашатаем его четырнадцати пунктов и многих прочих идеалов. В этой благородной роли, подкрепленной займом в двести пятьдесят миллионов, он прибывает на родину Костюшко как благотворитель и апостол, и весь мир взирает на него.

Ни минуты не колеблясь, он остановил первого встречного, да, именно Первого, какой подвернулся, — это был тщедушный студентик в форменной шапочке помидорного цвета — и залепетал что-то на некоем фантастическом наречии. Студент как назло ответил довольно бойко по-английски и с готовностью осведомился, чего ему, собственно, надо? Спеванкевич ужасно смутился, стал говорить еще бессвязней прежнего и обратился в бегство. После неудачного дебюта он круто изменил курс и поспешно направился к банку. Его несло вдохновение. Он воплощался в Мак-Клинтока, лицо — маска спокойствия и самоуверенного превосходства, он даже пожалел, что не купил американских очков в черной оправе, тогда и вид был бы куда внушительнее.

Издалека он заметил, что толпа у банка порядком выросла, он узнавал товарищей по работе. Ближе всех, в кругу разбушевавшихся сослуживцев, стоял Колебчинский, те размахивали руками у него перед носом. Спеванкевич шел прямо на них, приняв окончательное решение, но шагах в десяти заколебался. Страх впился в него и что есть сил поворачивал вспять… Кассир чувствовал: не возьми он сейчас себя в руки, все пропало — он обратится в бегство, помчится во весь дух да еще заверещит от ужаса… Он знал, что тогда он и в самом деле рехнется, по-настоящему, раз и навсегда… Еще шаг… он медлил, борясь с самим собой. Ни вперед, ни назад. Сила вдруг иссякла, голова стала пустая-пустая, в ней все время что-то, треща, подпрыгивало, как горошина в надутом бычьем пузыре… Он стоял, глядел и ждал какого-то слова, знака, потому что собственных желаний у него не было.

Время будто остановилось, кассиру казалось, что он стоит уже больше часа, а меж тем ничего так и не произошло, толпа не сдвинулась с места, сослуживцы вокруг Колебчинского все еще кричат и размахивают руками. Наконец непередаваемое облегчение: он ощутил, что кто-то берет его под руку. Даже глаза зажмурил от блаженства — что будет, то будет…

— Господь покарал нас за чужие грехи… на то его святая воля… Но я взываю к его неистощимому милосердию… Несчастье, великое несчастье, пан Иероним…

Выведенный из оцепенения, Спеванкевич так и пошел с закрытыми глазами. Смысл речи был ему неясен, но он узнал голос директора Сабиловича. Делая мелкие шажки и тяжело опираясь о его руку, старик с сопением говорил:

— Преступников схватили, но денег пока ни гроша… В таких случаях стоит применять, я не говорю «пытки», но определенные методы, вынуждающие грабителя признаться… Иначе ни один не скажет… отсидит свой срок и через парочку лет заживет припеваючи… Наш сенатор должен быть сегодня по этому делу у министра юстиции… Приветствую вас, господа! Добрый день! Добрый день! Ах, какой страшный день…

— Пан директор, говорят, часть денег нашли…

— Где? Кто сказал?!

— Репортер из «Польской прессы»! Только что тут был…

— Полчаса назад арестовали на Гданьском вокзале еврейку, ту, рыжую, которая во дворе папиросами торговала.

— Эту? Эту?!

— Что значит «эту»? Какую ж еще?! Ведь это из ее лавчонки пролезли в банк. Ее самую, мы все ее знаем.

— Аду?

— Ну-ну.

— Нашли что-нибудь при ней?

— Говорят, сто тысяч долларов…

— Шельма! Вот шельма! Кто б мог подумать…

— Сидела тут стенка в стенку с кассой и два месяца ждала случая… Сообщал ей кто-то из наших, ой сообщал…

— А что?

— Как это «что»? Почему ж вломились как раз в ту самую ночь, когда в кассе одних только долларов было около полумиллиона?

Кассир открыл глаза и повел диким взглядом вокруг — с одного лица на другое. Директор увлек его в ворота. Там, прислонясь к стене, стоял, похожий на окоченевший труп, чахоточный хозяин «Дешевполя», рядом — двое полицейских. В глубине двора перед «Дешевполем» и «Дармополем» красовался двойной караул с винтовками. Вблизи боковой двери директора молниеносно обступили репортеры.

— Назовите точную сумму, которая находилась в кассе в трагическую ночь…

— Скажите, нет ли у вас каких-либо серьезных оснований полагать, что кто-либо из столь многочисленного персонала банка мог принять в этом участие?..

— Установлено, что сегодня утром некий Дайский, бывший служащий банка, исчез загадочным образом из своей квартиры на Качей улице…

— От имени редакции «Пыли» прошу краткое интервью… Во-первых, чем объясните вы столь знаменательное стечение обстоятельств, что…

— Здравствуйте… Продолжая наш вчерашний разговор…

— Правда ли, что вмешательство британского генерального консульства…

— Разве состояние здоровья сенатора Айвачинского так пошатнулось, что…

— Являются ли слухи о вчерашнем решении экономического комитета кабинета министров по вопросу…

— На чем основывается правительственный комиссар в своем письме, требуя…

— Пан директор, агентство «Поль-Цит» разослало сегодня ночью по всем редакциям…

Не говоря ни слова, Сабилович пробивался сквозь толпу репортеров. Только охал да покряхтывал все сильнее. Затем, опираясь на руку кассира, помчался по анфиладе огромных пустых комнат в сторону главной кассы. Репортеры не сдавались и шли гурьбой следом, некоторые забегали вперед и нагло щелкали фотоаппаратами перед носом директора. Этот сброд самым явным, самым откровенным образом издевался над бедным финансистом и, радуясь наперед скандалу, сочинял уже, верно, про себя всякие враки, готовил небылицы и грязные инсинуации. Сабилович держался, сколько мог, но когда какая-то тощая, небритая личность в мятом костюме стала, не спросясь, зачитывать бессовестное и подлое сообщение «Поль-Цита», которое директор хорошо знал, он недопустимым образом забылся, и это повлекло за собой целый ряд роковых последствий еще в тот же самый день.

— Прочь отсюда! Лгуны, клеветники, негодяи! Пан комиссар, прошу вас немедленно водворить отсюда эту свору шантажистов!

— Аааа!.. Аааа!.. — завопила хором пресса. — Аааа! Оооо…