Чудесами, которыми дано ему было творить, он обольщал живущих на земле. Дабы они обожествили образ зверя, который несмотря на рану от меча, жив. Дозволено ему было ещё вдохнуть жизнь в изображение первого зверя, чтобы истукан тот мог не только говорить, но и приказывать казнить всех тех, кто не желает поклоняться ему.

И клеймил он всех людей: малых и великих, богатых и бедных, свободных и рабов печатью зверя, то есть именем его.

Каждый, у кого есть разум — понял значение того клейма из цифр. Ибо его число человеческое. Число это шестьсот шестьдесят шесть.

Душа — не девушка и не юноша, не женщина, не мужчина… Душа — это большое дитя. Её можно соблазнить, совратить. Испортить и даже погубить. Поэтому следует о душе помнить всегда и быть начеку.

— Почему? Почему я не могу её воскресить? Силой великой любви не могу вернуть её к жизни. Пусть хоть кто–нибудь объяснит мне, почему!

— О чём ты!? — вскричал Пиза и ударил себя кулаками по вискам. — Это же и моя сестра, и моя племянница! Думаешь, и мне бы не хотелось того же. Видать, не так уж велика наша любовь!

А чего мы хотим, по силам лишь Богу.

Прошу! Требую! Приди в себя!

Звук начинается за кадром. Или звук предстоящего кадра начинается уже (ещё) на предыдущем кадре. Таков приём, который бы я применил, если бы снимал кино по этому роману.

Колировка смеялась кашляющим смехом.

— Курить когда бросишь? — спросил Пиза.

— Нельзя мне бросать. Никотин жир плавит. Мне с моим ростом толстеть никак нельзя.

— Ерунда! Дышишь, как паровоз. И разит от тебя табачищем, как от дьявола. Так что выбирай. Времени мало осталось. Для любви я имею в виду.

Баллада, баланда.

Убить меня можно, побить нельзя! Гений.

Каталажка (Автор и Холоша):

— Не бейте меня!

— Ты боишься боли?

— Не переношу!

— Но ведь тебе столько операций пришлось перенести!

— К боли можно привыкнуть. Перенести унижение болью нельзя.

— Унижение? Всё это химеры.

— Не унижайте меня, не то я сам себя убью!

— Я полагал, что ты скажешь: тебя убью.

— Я не способен убить человека. Но если меня унижениями доведут, я преступлю.

— Заповедь? Ещё один верующий!

— Наверное. Не знаю. Но эта заповедь мне известна. Никто не имеет права убивать. Даже Бог не убивает.

— А что же он делает?

— Он спасает.

— Кого и от кого?

— Людей от нелюдей.

— Ты мистик!

— Как вы передёргиваете всё!

— Опыт. И, конечно же, интеллект. А ещё я хорошо знаю, что значит быть подследственным.

— Вас тоже допрашивали?

— Причём с пристрастием.

— Как меня?

— Нет. Я человек бесстрастный.

— Так вот откуда опыт!

— И вёл я себя не так, как некоторые. Я боялся боли. Я орал, как резаный. И это их смущало. А унижение? Для меня не существует такого понятия. Я никогда не чувствую ничего подобного. Ну а с тобой поступим так: сыграем на том, чего ты боишься.

— Чего вы добиваетесь?

— Дай мысль закончить. Так вот. Он меня допрашивает, а мне ему и сказать нечего. С тобой поговорить приятно и даже полезно. Ты классный собеседник. А я своему ничегошеньки сообщить не мог. Люди ведь как сообщающиеся сосуды. Но я был пуст. Меня за другого приняли. А он злился. Лютый был дознаватель, Хагенбрудер. Не слыхал о таком? Он тогда, как я сейчас, подполковником был.

— Как же, как же! Известная фигура.

— Мрачная, не правда ли? Но справедливая. Он потом около себя меня служить оставил. И вот теперь я допрашиваю.

— Бедняга.

— Ты жалеешь меня. Сочувствуешь мне. А я своего следователя боялся. Я тебя уважаю, потому что не боишься ты меня.

— За что меня взяли? Чего от меня хотят?

— Покорности.

— Всю жизнь покорствую бичам.

— Бичи — не мой профиль. Я по интеллигенции специализируюсь. А бомжи и прочие, как их ещё называют, бичи — это контингент моего подчинённого Туфлицы.

— Я другое имел в виду.

— Ты замечаешь? Я не задаю прямых вопросов. Это приём такой. Я довожу подследственного до того, что он сам начинает задавать вопросы, и много в такой момент выбалтывает.

— Ну и что я выболтал?

— Ты знаешь всё! Но мы просим, чтобы ты поделился самой малостью этого знания. А именно: кто убил аборигенского художника?

— Странно ставится вопрос. А почему вас не интересует двойное убийство, случившееся раньше?

— То дело ведёт другой следователь. Возможно, он тоже обратится к тебе за помощью.

— Ну, так что я всё–таки выболтал?

— А всё. Благодарю! Я уже всё понял, выяснил для себя.

— И что дальше?

— Ничего! Ты свободен.

Интеллигент всегда полагает: мол, я знаю, что и как. Это заблуждение и приводит несчастного всезнайку в самые невыносимые ситуации. Хагенбрудер.

Автор и Холоша за рюмкой водки в «Афродизиаке»:

— Ну и что у тебя за работа такая? Люди пашут землю, строят дома, пасут скот, летают на самолётах… А ты допрашиваешь. Сколько тебе за это платят? Неужели так много, что покрываешь моральные издержки?

— Вы удивитесь. Не больше среднестатистического работника (чиновника). Но это ещё не всё. Я мог бы уйти с такой работы. Я ведь уже отслужил положенное. Я могу идти на пенсию. Имею право в свои неполные сорок пять лет сидеть на берегу где–нибудь в Анчоусе и кидать камни в море. Сам не хочу. Я остался сверхсрочно. Мне интересно. Случается с такими людьми, как вы, беседовать. Даже когда они не говорят правду, всё равно общаться полезно. Я многому научился у вашего брата. Моя работа — мои университеты. Учиться ведь никогда не поздно. Ученье и труд всё перетрут. Ученье — свет. Учиться, учиться, учиться! Интеллигенция — мои учителя.

— Зачем же нас тогда уничтожать?

— Потому что интеллигенция неуничтожима.

— Разве?

— Она возрождается из всех пор общества. Даже за счёт нас.

— Ещё раз. За счёт кого?

— За счёт тех, кто допрашивал вас, учителя вы наши. Мы, общаясь с вами, учимся у вас манерам, обхождению, лексике… А потом вливаемся в ваши ряды.

— Ты хочешь сказать, что палачи становятся…

— Палачи?! Ну, это вы слишком уж! Чтобы не ходить далеко, тот же Хагенбрудер — яркий пример интеллигентного силовика. Разве он похож на палача? Или я?

— Ты не похож. Но от этого ничего не меняется. Непохожий на себя палач ещё страшнее явного палача.

— Почему же?

— Потому что совершенно не знаешь, с кем имеешь дело. И в застенке, и вне его.

Умение в необходимый момент промолчать продлевает жизнь (любимая шутка Хагенбрудера).

Семивёрстов:

Меня били. Сначала мне было больно. Потом страх прошёл. Я уцелел, видимо, потому что потерял сознание. Перед тем, как лишиться чувств, я увидел себя как бы со стороны. У меня пошла кровь изо рта. А в голове что–то как бы треснуло, словно яблоко, когда его укусишь. И уже после этого наступила тьма. Когда очнулся, я не узнал самого себя. Я ощутил себя иным. Тот, прежний, был во мне, остался, но, по крайней мере, где–то не периферии сознания. Я — новый — смотрел на мир иными глазами и пытался привыкнуть к нему. Мир тоже стал иным.

Хагенбрудер всё знает. Он сказал: мы тебя привлекать не будем. Только ты сам не предавай огласке своё преступление. Но знай, что убил ты не того, кто заслужил наказание за гибель твоих близких. Но как я ни добивался узнать имя убийцы, он так и не сказал мне его. На прощанье лишь туману напустил: мол, скоро нам такие стрелки, как ты, понадобятся и в большом количестве. Мол, иди и учи молодёжь. Только — не аборигенскую, а нашу. Вот я и смекаю, на что намекал этот Хагенбрудер.