Маленький нюанс: патриотизм и национализм — предметы разного назначения. Абрикозов.

Базар:

— Ты покупаешь с закрытыми глазами. Смотри в оба, чтоб не подсунули лежалый товар.

— Однако я слыхала, что в этот сезон продают гранаты только высшего качества.

Психома

Если боишься необъяснимого в себе, не пиши книг!

Сначала вроде бы ничего. Особенно если хорошо печатаешься. Кажется, что счастлив, что избранный. Неотразимая приманка. Чем больше книг, тем невозможнее отступление. Лучше не начинать, потому что все, кто начали, остановиться не могут. Сами не в силах этого сделать, и чем дальше, тем необратимее эта зависимость. Однажды в тебе откроется то, чего многие, если не все, в конце концов, не выдерживают. Ты становишься всевидящим. Но это как бы ещё вполне сносное качество. Но и оно приходит, чтобы подготовить тебя к следующему явлению. Ты становишься всеслышащим. Вот когда начинается твой ад. Ты слышишь всё и вся. И днём и ночью. Ты слышишь весь мир сквозь стены и через расстояния. Ты слышишь разговоры и мысли. И если не записываешь их — прямой путь в сумасшедший дом или на тот свет тебе обеспечен заранее.

Дальше. Ты сначала ощущаешь необходимость вмешаться и помочь, спасти, оградить. А вскоре за тем и неотвратимую потребность в этом. Дело это становится твоей миссией.

Но бывают исключения. Они по плечу лишь исключительным личностям. Писание книг становится для тебя единственным занятием. Ты привыкаешь видеть в нём своё спасение. Ты пишешь, пишешь, пропуская сквозь себя весь этот громоздкий, иррациональный, невыносимо эгоистичный мир. Ты уже не человек, а ситечко. Гриб–дождевик. Моллюск. Ты впитываешь в себя всю грязь. Очищаешь мир. В конце концов, ты становишься несъедобен. Тебя начинают бояться, сторониться. Уважать. Так, некоторые из пишущих доживают до славы и почёта, до наград и степеней…

Я говорю о рядовых, обыкновенных. О гениях не знаю. У них, возможно, всё не так. О гениях не скажу. Сам не гений.

Наброски автора:

Скучный человек — это лишь половина веселого человека. Два скучных всегда лучше парочки: скучного и весёлого. Эти двое полноценных утомительны друг для друга и — особенно — для окружающих.

Держи сердце открытым, иначе оно задохнётся. Гений.

После чего я увидел четырёх Ангелов, стоящих на четырёх углах, держащих четыре ветра земли. Чтоб ни один из них не дул ни на сушу, ни на море, ни на какое дерево. Затем я увидел другого Ангела, идущего от Востока Солнца. Нёс он печать живого Бога. Он и вскричал зычным голосом, обратившись к четырём Ангелам, коим велено было вредить на Земле и на море: «Не делайте вреда ни на Земле, ни на море, ни деревам, доколе не отмечены будут слуги нашего Бога печатью на челе!»

И тут я услышал число запечатлённых… (и было их) великое множество, которого никто бы не смог перечесть — из всех племён и колен, родов и народов, и наречий. Стояли они перед престолом и перед Агнцем. Все в белых одеждах с пальмовыми ветвями в руках. И славили Господа такими вот словами: «Спасение Богу нашему, Сидящему на престоле, и Агнцу!»

И все Ангелы грудились вокруг престола, и старцы, и животные создания. И все они пали ниц, чтобы поклониться Богу, восклицая: «Аминь! Хвала и слава, и премудрость, и благодарение, и честь, и сила Господу нашему во веки веков! Аминь»

Один из старцев спросил меня: «Кто эти люди, облачённые в белые одежды, откуда они пришли?» И я ответил: «Ты знаешь, Господин». Он же сказал мне: «Это те, кто перенёс великие скорби. Их одежды омыты кровью Агнца. Она и выбелила их. За то и пребывают они теперь перед престолом Божьим. День и ночь поклоняются Господу во храме Его. А Сидящий на престоле будет постоянно обитать в них отныне. И никогда более они не будут ни алкать, ни жаждать. Никогда больше их не испепелит Солнце, не опалит зной. Ибо сам Агнец, который стоит у престола, будет их пастырем. Он поведёт их на живые источники вод. А Бог отрёт всякую слезу с очей их».

Читатель — Автор:

— Но постой, погоди! А куда подевалась седьмая печать? Грамота ведь была опечатана семью пломбами.

— Семью. А разве не все уже сорваны?

— Только шесть.

— Ладно. Погодим. Найдётся и седьмая. Агнец ничего не забывает, ибо знает всё наперёд.

Из наблюдений:

Надверные шторы висят, как бархатные штаны на рыжем клоуне.

Лучники — разлучники.

Торопа — торопливая дорога, тропа.

Муст — Вовсу:

— Посмотрел бы ты на себя со стороны.

— Значит, вот чего ты хочешь.

— Причём очень хочу.

— Ты желаешь мне смерти.

— Чушь.

— Лишь когда мы умираем, появляется эта возможность увидеть себя со стороны.

— Не себя (уточняю!), а свой труп.

Авторские сентенции:

Нормальные негодяи используют в своих делах ущербных, потому что те не в состоянии понять происходящего. Они не ведают, что творят.

Внутри каждого из нас сидит ребёнок. Он растёт. И в зависимости от наших наклонностей обретает характер. Если мы ведём себя скверно, из него вырастает негодяй, который, в конце концов, и уничтожает своего носителя.

Когда исчезает страх, ты уже не человек (автор неизвестен).

Чем больше я работаю, тем чаще мне удаётся желаемое.

Чем старше я становлюсь, тем чаще замечаю за собой мальчишество.

У старейшины:

— Безжалостные люди! Что вы тут рассуждаете?!

— А что прикажешь делать?

— Действовать.

— Прежде, чем действовать, нужна программа, Вовс.

— Надо сделать так, чтобы никто больше не умирал, вернее — никто никого больше не убивал.

— Легко сказать.

— Простые люди страдают от придуманных политиками козней. Политики придумывают свои жестокие идеи, а расплачиваются ничего в этих играх не понимающие люди.

— Ты не по годам, сынок, мудр! — сказал старейшина. — Веди нас к истине, дитя!

Старейшина поднялся — прямой, словно лучина, горящая серебряным огнём седины. Встали, словно свечи, и другие старцы.

— Мы не достойны своей земли! — говорил Вовс.

— Когда ты говоришь такие вещи, будь неоспорим, — сурово заметил старейшина.

— Мы не достойны своей земли, потому что не верим в то, что она наша.

Старики перестали гудеть. Старейшина понурился и сел.

— Нам кажется, что надо очистить землю от иноверцев?!

— Да.

— Мы хотим их изгнать, — сказал Вовс как можно мягче, — но ведь мы знаем, что рано или поздно изгнанники возвращаются. Подумайте о своих потомках, которым придётся жить во время возращения сегодняшних изгнанников.

Старцы переглянулись.

— Наша молодёжь лучше нас, — продолжал старейшина, — но и она не сможет остановить то, что допустили мы.

Старейшина высказывал недопустимые мысли. Кроме него, никто не мог бы себе позволить подобного. И если случилось теперь такое, значит произошло, и в самом деле, нечто, чем стоило не только и не столько возмутиться, но, прежде всего, над чем стоило задуматься.

— Наши дети неистовы, наши внуки трезвы. Иначе, видать, не могло бы и быть. Если отцы изгнанники, то их дети — мстители, а внуки — миротворцы. И потому, когда я умру, избирайте старейшину, если не среди самих себя, то среди внуков. Только так мы сможем уцелеть, выжить. Возвращение домой — испытание ещё более тяжкое, чем изгнание.

Сентенция на полях романа:

Мудрость в том, чтобы оградить от невзгод, выпавших на твою долю, других. Ну, если не оградить, то хотя бы предупредить, что таковые могут обрушиться на ничего не подозревающие головы.