Кейв покачал головой:

– Я не знаю, господин лейтенант. Сначала двигался как человек, потом прыгнул и приземлился на четвереньки. И так начал бродить. На руках и ногах, но не как человек, который притворяется животным. Человек, идущий на четвереньках, иначе распределяет вес тела. Устает быстро. А тут… Для него это привычный способ передвижения. Шел скачками, и я так думаю, может легко поймать бегущего мужчину. А потом он прыгнул еще раз и приземлился на широкой, плоской скале за поселком. Даже я там следов не найду.

– А собаки?

– Ссутся под себя, как только покажут им след. Не хотят идти.

– Хорошо. А теперь я тебе кое–что покажу.

Кеннет завел его в дом, перед которым все еще лежало тело, и указал на груду вещей, найденных в одном из сундуков. В сундуке с двойным дном. Стеклянные кулоны необычной формы, куски горного хрусталя, оправленные в золото, наконечники стрел и копий, причудливо инкрустированные топоры, кремневые ножи с рукоятками, овитыми золотой или серебряной проволокой. Странно, но местные не снимали золото с оружия, оставляли как есть. Браслеты и ожерелья, в которые холодной ковкой были вставлены самородки, лежали вместе с зубными коронками, которые носили самые выдающиеся воины Ag'heeri. Было много человеческих украшений и оружия, среди которых полусгнившие ножны меча, усыпанные опалами, и позолоченный умбон с какого–то щита были в более лучшем состоянии. Остальное было кучей мусора, с которым хозяин не знал как поступить – то ли выбросить как бесполезный, то ли оставить как имеющий какую–то ценность. На первый взгляд всей этой кучи золота хватило бы на месячное жалованье его роты.

Волк взял несколько предметов, один – небольшой кулон с грубо вырезанной фигуркой медведя – сразу же отложил в сторону, инстинктивно вытирая руки о штаны.

– Чары – скривился он. – Откуда все это?

– Ты мне скажи.

Следопыт поднял остатки кожаного ремешка. Принюхался, сжал в руке.

– Вода выбросила – сказал он наконец.

– Точно! Велергорф!

Седой десятник выглянул из– за двери:

– Я, господин лейтенант.

– Осмотрелись вокруг?

– Да, господин лейтенант. И кое–что есть…

– Уже знаю. А теперь коротко, ты видел какие–нибудь коптильни? Стойки для сушки рыбы или сети? Хлев с животными?

– Несколько сараев с козами и овцами, все плотно закрыты. Местная коптильня выглядит так, будто сейчас завалится, никаких стояков. Это все, господин лейтенант.

Кеннет покивал головой:

– Возьми свой десяток и идите к дому старосты. Стерегите его, пока я не приду.

– Так точно.

Он снова посмотрел на собранные сокровища. Если Волк был прав, озеро выбрасывало на берег остатки после какой-то древней трагедии. Подарок судьбы – или проклятие. Теперь понятно, почему местные предпочитали скрывать это от всех. Он пошел к хижине старосты.

В дверях чуть не столкнулся с одним из солдат Велергорфа.

– Господин лейтена… – начал стражник, но Кеннет оборвал его на полуслове. Он уже понял, поговорить со старостой не выйдет, все внутри дома воняло кровью. Он вошел внутрь.

Глава Бирта был в той же комнате, где они встретились первый раз. Его жена тоже. Лежала под стеной, в луже крови. Нескольких десятков ударов ножом, которые нанес ей муж, было достаточно для умерщвления десяти человек. Это не выглядело обычным убийством, скорее приступом отчаяния, но староста уже не мог ответить, что же им двигало. Он покачивался в петле, подвязанной к потолочной перекладине, его ноги были в дюйме от пола. В мертвых зрачках отражалось, как предсмертное обвинение, тело его жены.

Велергорф стоял у стены со сложенными на груди руками.

– Не люблю самоубийц, – бросил он коротко.

– А я убийц. Дом осмотрели?

– Да. Если был умным, а таким он и выглядел, то хорошенько спрятал свою часть найденных вещей. Может даже вне дома.

– Не думаю, Вархенн. В одном Берг был прав, они тут волком смотрели друг на друга. Каждый стерег найденное как зеницу ока, особено перед соседями за забором. Он был тут самым главным, могу поспорить - найдем в два раза больше, чем в предыдущем доме.

– Я не спорю с офицерами, господин лейтенант. Проиграю – потеряю деньги, выиграю – буду до конца жизни впереди всех идти. Что теперь делать?

– Пойдем к тому чернобородому. Староста должен был ему доверять, если всегда брал с собой. И вытащи топор из–за пояса.

Чернобородого они застали во дворе. Он стоял на берегу и смотрел прямо перед собой. Казалось, его совсем не беспокоила покачивающаяся в нескольких десятках шагов от него лодка с двумя солдатами. Когда они входили во двор, он как раз широко размахивался. Брошенный камень запрыгал по поверхности воды, оставляя за собой расходящиеся круги. Кеннет остановил десятника на месте, и сам подошел к рыбаку. Тот оглянулся через плечо и странно улыбнулся:

– Выпьете, господин лейтенант? – И потряс глиняной бутылкой, в которой что–то забулькало. Он ждал гостей, на его поясе висело несколько оловянных кубков.

– Что это?

– Магхенская перцовка, лучшая на Севере. Орг за бутылку.

– Может позже, хозяин. Позабыл как-то, как Вас зовут?

– Ливенс Авекс. Староста не говорил?

– Не успел спросить. Он мертв.

Рыбак нахмурился, словно пытался понять чуждую для себя мысль:

– Мертв… Вы убили его?

– Не мы, сам повесился. Но сначала зарезал ножом жену.

– Хе–хе, как и говорил, каждый платит за свои грехи. Ну так ему это удалось. – Жидкость в бутылке захлюпала, у чернобородого отчетливо затряслись руки. – Но это ничего, господин офицер, это ничего, давайте выпьем за тех, кого забрало озеро.

Он поднял бутылку, сделал глубокий глоток, закашлялся и вытер рукавом слезы:

– Крееепкая. Уууух… Но если не пьете, и не пришли в гости, то у Вас, наверно, есть вопросы. Слушаю.

Кеннет скрестил руки на груди, глядя, как Ливенс наклоняется за следующим камнем:

– Сыновья, как я понимаю, не чинят сети.

– Нет. Хе–хе–хе, нечего чинить, мы годами не выходили на ловлю, отец с дедом меня прибьют, когда встречусь с ними в Доме Сна. – Плоский камешек подпрыгнул несколько раз и с громким всплеском утонул.

Лейтенант кивнул:

– Когда это началось? Когда стали находить на берегу разные вещи?

– Всегда, сколько я себя помню, волны выбрасывали на берег разные вещи. Тут такое дно. – Рыбак повел рукой. – Возле ледника глубоко, а потом мельче и мельче. Когда в озеро падает кусок льда, а отрываются глыбы с десяток наших домов величиной, то волна сначала цепляет все лежащее на дне, а потом ускоряясь идет в сторону берега, поднимается и в этом месте выбрасывает принесенное. Лет двадцать назад пришла какая–то зараза, берег на пятьдесят ярдов вглубь был завален гниющей рыбой. Бродили в ней по колено. Но тогда дома стояли в трех милях отсюда. Когда Старый Гвихрен нырял в озеро, в том месте вода едва плескалась о камни.

Ливенс вновь глотнул из бутылки, на этот раз осторожней:

– Я был мальчишкой, когда нашли тут первый труп. Ахер в кожаной броне, наполовину объеденный рыбами. В руке он все еще сжимал щит. Я хорошо это помню, весь поселок тогда собрался и решал, что это значит и не будет ли от этого неприятностей. Потом положили труп в лодку, вышли на озеро и бросили его в воду. Эх, если бы он был только один.

– Были и другие, верно? – Кеннет посмотрел в глаза собеседника, в поисках подтверждения. – Бьюсь об заклад, ледник приносил их и бросал в озеро, значит им несколько сотен лет. Год за годом количество тел увеличивалось, были и люди, и ахеры. А с трупами приходило богатство – золото, серебро, драгоценные камни и украшения. Вы их обчищали, а потом? В озеро?

– Да, – чернобородый размашисто кивнул головой – в озеро. Озеро дало, озеро забрало.

– Не все.

– Нет, не все. Зачем рыбе золото? Так всегда говорил Гаван, зачем рыбе серебро и камни. А живым пригодится. Он первым перенес дом сюда, к воде. Целый год смотрел, как идут волны и куда выбрасывают больше вещей, а потом за месяц разобрал дом и отстроил его на самом берегу, на сваях. Старики с него смеялись, говорили, не пройдет и одной зимы, как вернется на старое место. А он за полгода крышу новой дранкой перекрыл, лодку купил, печь из обожженного кирпича поставил, а его баба и сын в новой одежде ходили. Торговцы быстро смекнули, к кому лучше заезжать, менять товары не на рыбу и икру, а на золото и серебро. И в следующем году еще четыре хозяйства переехало, построили дома рядом с ним. Ему это не понравилось, но запретить он не мог, иначе бы дом сожгли.