Далеко им кадку унести не удалось. Буквально через несколько шагов со стороны Малхушки неожиданно раздалось громкое «Пук!!». Так как трое следовавшие за ней, в тот момент смотрели вперёд, то есть в сторону впереди идущей, то все трое разом выстрелили водой, что была у них во рту, прямо по Малхушке. Две, что по бокам ей по ушам, а Зорька по макушке. Сгорбленная под тяжестью и частично взвалившая часть ноши себе на спину Малхушка от неожиданности резко выпрямилась, а Зорьку от резкого приступа хохота, наоборот сложило вперёд. В результате сам ушат и всё что в нём было, оказалось на голове у Зорьки, которая к этому времени уже сидела попой на мокрой траве. Утренний берег взорвался от звонкого, истерического хохота. Больше всех заливалась Зорька, с пустой кадкой на голове. Проняло так, что от хохота, который она никак не могла унять, у неё даже не было сил от этого «головного убора» избавиться. И то, что ей не удавалось снять с головы кадушку и оглушающий собственный хохот внутри её, бивший по ушам, только ещё больше ввергал её в хохотальную истерику. Наконец, обессилив она упала и выползла из неё на четвереньках задним ходом. Девки уже ревели, катаясь по траве.
Только когда приступ стал понемножку отпускать, когда живот уже болел до «не могу» и лишь короткие судороги изредка схватывали измождённое тело, Зорька, валяясь на спине среди ароматных трав и глядя сквозь слёзы на пышные облака, даже не осознавая, тихо проговорила, всё ещё улыбаясь:
— Хорошо-то как.
Как будто с этой истерикой вылетело из неё и суматошное предрассветное утро, всё в бегах да вприпрыжку. И леденящий холод реки до лязганья зубами. И неимоверные усилия, что пришлось приложить к этой проклятой кадке. Всё улетучилось куда-то. Осталась лёгкость во всём теле и радость в голове…
И сейчас, сидя далеко от родных мест, в чужом, пугающем месте, она вдруг почувствовала себя так же легко и весело. Зорька сидела на лежанке, укутавшись в мягкое меховое одеяло, при этом тихо улыбалась и плакала. Плакала от умиления, упиваясь воспоминаниями о счастье, таком простом и таком вовремя не оценённом.
Тогда, таща домой пустой ушат с мокрыми рубахами, в которых были завёрнуты собранные травы, они хохотали до слёз всю дорогу, не раз и не два ещё роняя несчастный ушат на землю, а Краснушка тогда ещё в шутку упрекнула, что мол Зорька всю собранную Славу на себя вылила. Куда теперь арам деваться, как за Зорькой не бегать, да в жёны не звать.
— Как в воду глядела, — тихо прошептала ярица, не без удовольствия.
Как бы она не хорохорилась, а замуж за этого ара хотелось и именно это он ей и предлагает. Про другие выборы она уже благополучно забыла и даже вспоминать не хотела. До утра было далеко, а ей вдруг очень захотелось вернуться именно в те дни, в прошлогодние дни Купальной седмицы, хотя бы в воспоминаниях…
Следующий день был Купала[30]. Мама ещё с вечера топила баню для Зорьки и Милёшки. Зорьке, Славу напаривать, было делом привычным, не впервой, а вот Милёшку мама загнала в первые. У неё, правда, тогда ещё ничего и не выросло, но мама посчитала, что уже пора и ей заняться. По-хорошему для этого дела звали родового колдуна Данаву, брата Данухи, но глава их семьи его почему-то недолюбливала и никогда не звала, и не о чём его не просила. Зорька не знала почему и никогда не интересовалась их взаимоотношениями. Просто знала, что мама его сторонится и когда он показывался в баймаке, что бывало довольно редко, она почему-то всегда от него пряталась. Если мама всё делала сама, значит так было нужно. Ей виднее. Она же мама. Зорька, как-то спросила её об этом, на что та ответила, мол лучше мамы детям никто не наколдует, так как кровь одна[31] и ближе не бывает.
За водой ходили вместе с Милёшкой на три источника, вместе вязали славные веники из трав. Зорька при этом чувствовала себя взрослой и всё знающей, обучая младшую сестру этому, в общем-то, не хитрому делу. Мама парила по очереди, делала это красиво и торжественно. Зорька всегда любила смотреть на то, как мама колдовала. Это её буквально завораживало. А потом, после всего этого торжества и восторга, всё настроение испортила, заставив её мокрую рубаху стирать, что с берега принесла и всю в зелёной траве устряпала. Пурхалась с ней Зорька до глубокой ночи, а когда добралась до своей лёжки, уснула так, как будто сознание потеряла.
На следующее утро все встали как обычно, кроме Зорьки. Она просыпаться наотрез отказывалась. Даже когда мама рявкнула на неё, та села, спустив ноги на напольное сено, но продолжала спать сидя и только получив порцию холодной воды из ковша, глаза её разлиплись, и она начала отходить ото сна. Дел было невпроворот. Весь этот день в её обязанности входило возиться с мелюзгой. Это был их день. У малышни был праздник, а у Зорьки, как у старшей, сплошное наказание.
Для начала надо было опять греть баню, таскать воду. Мама в этот день проводила «слив поскрёбышу». В былые годы и других мальцов «сливала», но на тот год решила обойтись только им. Зорька даже помнила, как и её несколько лет назад мама «сливала», когда она где-то хворь подцепила. «Сливать» собственного ребёнка, дело в общем-то не хитрое. Мама садилась на полог, а под себя, между ног, садила поскрёбыша. Воду грела до тепла, поливала её на себя, а та, стекая с неё, попадала на ребёнка. На прямую на него лить было нельзя. На него должна попадать вода только с тела мамы, ибо только такая вода будет полезна и лечебна. Грудничков только так и купали и никак по-другому, а в грудничках поскрёбыши ходили годов до трёх, а то и более. Бабы, нарожав уже детей, кормили грудью, как можно дольше, чтоб матёрая не доставала с последующей беременностью. Остальных детей «сливали» по усмотрению мам.
К тому времени, как солнце над головами встало высоко, мама ушла на бабьи сборы. У одной на Роды ребёнок родился не совсем нормальным. Сам худой, живот большой и плачет постоянно. Вот матёрая и решила переродить его в Матери Сырой Земле. Для этого весь бабняк и собирался. Зорьке очень хотелось на это действо посмотреть, слухи о перерождении ходили по баймаку с самой Троицы. Не часто такое делалось. Любопытно было «до не могу», но мама не пустила. Надо было готовить на всю семью чистую, а малышне и новую одежду. Доставать из закромов, собирать и укладывать. Это был день смены белья. Посикухи достигшие шести, семи лет от роду, переходили в разряд пацанов и кутырок, но в их семье посикухи были маленькие и им переход ещё не светил. Они и на следующий год уходили в посикухи. А вот маме, Зорьке и Милёшке в реку лезть придётся. От одной этой мысли её аж передёрнуло. Зорька второй день седмицы, который так и называли Купальным, не нравился. Скучный день. Одно слово детский. Вот перерождение в Матери Сырой Земле она никогда не видела, поэтому было жутко интересно, как это грудничка в землю закапывают, а после вынимают уже здоровым, заново родившимся? А то, что каждый год делается — тоска зелёная. Ну выйдут все на реку, на берегу новые рубахи разложат аккуратно. С нудными песнями попрутся в холодную воду, разденутся там до гола, да старые рубахи по течению пустят. Зорька почему-то не очень верила в то, что эта одежда по реке к Дедам уплывает. Хотя… Говорят, ни конца, ни края у этой реки нет. Она, конечно, так далеко не проверяла, но даже взрослые меж собой на полном серьёзе гуторили, что проще помирашкой стать и в Дедах оказаться, чем по реке в плавь до них добираться. Может и правда. Затем все, от шестилетних посикух до самой древней вековухи, которой в их роду была Дануха, голышом выходят из реки и одевают новые рубахи. Для всех это действо рутинное, кроме посикух шестилетних. Маленькие девки впервые в жизни одевают не пасикушную одежду, а настоящие, хоть и маленького размера, но бабьи рубахи. С этого момента они становятся кутырками, самыми малыми — девченятами. Мамы заплетают им первую косу, прокалывают уши и вставляют первое девичье украшение из гусиного пуха. Зорька сама до сих пор предпочитает такие «пушки» в ушах. Они ей очень идут. Другие, конечно, тоже пробовала, но другие, не очень ей пришлись по вкусу. Из украшений только бусы носила из мелкой речной ракушки, да браслеты змеиные на руках. Да в общем-то и всё. Особенно украшать себя было нечем, да и в отличие от той же Краснушки, не очень-то и любила это дело. Вот Краснушка та да. Всякую дрянь на себя цепляла. И в уши, и на шею, и на руки с ногами, да всего побольше, да в разномасть. А коли рожу ещё красками распишет, вообще хоть стой, хоть падай в обморок от пестроты да ряби в глазах. Кстати, Краснушкой её прозвали как раз за охровую роспись, уж больно она её любила. Иной раз распишет себя так, что нежити не надо, всех своей красной мордой на смерь перепугает, за что её мама Москуха от бабняка не раз взбучку получала. Да, в бабняке не забалуешь. Какой бы ты себя взрослой не считала, а пока ярицей не станешь за твой внешний вид перед бабняком мама отвечает.
