Со временем, отец стал заходить в их землянку все реже. Все реже приносил Сому, а значит и реже издевался над мальчишкой и его матерью. И наконец, в один прекрасный день, все кончилось. Отец вообще перестал к ним приходить, оставив их в покое. Толи ему все это просто надоело, толи нашёл себе новую игрушку, но на всякий случай мама каждый раз забивалась в дальний угол своей землянки, когда отец объявлялся в коровнике. Она пряталась сама и прятала Ардни, а тот действительно потерял к ним всякий интерес и кажется даже забыл о их существовании. Ардни даже не спрашивал её о том, почему перестал приходить отец, а она так же молчала, пологая, наверное, что тут объяснять то и нечего. Ардни знал, что у отца от других коров тоже родились детки и он начал «заниматься их воспитанием». Мальчик был абсолютно уверен, что так ведут себя все отцы на свете со всеми детьми и что его детство самое обыкновенное, как у всех. Только несколько позже, уже будучи в ватаге, он с удивлением узнал, а самое главное понял, что у более старших пацанов детство было другое и то, что отец, а отцом он был и для них, никогда не садил их на поводок и не привязывал. Но самое для него удивительное стало открытие того, что они не любили Сому! Нет, конечно, они знали, что это такое, и даже кое-кто пробовал разок, другой, но ни один из них не жил с ней так, как жил он. Вспышки ярости у Ардни со временем становились реже, так же реже стали бить его большие пацаны и несмотря на то, что он не входил в ближний круг ватажного атамана, но и к «мясу» его уже не относили. Он, как бы оказался сам по себе. И самое главное, не смотря на свой маленький возраст, вся ватага его уважала, даже атаман персонально к нему не придирался и лишний раз не трогал, но вместе с тем и не отталкивал, давая понять, что он «свой». Со временем тяга к Соме никуда не делась. По началу он сел на чистые мухоморы, собирая и засушивая их в специальных схронах, а когда подрос и обнаглел, то стал таскать готовую Сому из хранилищ отца, т. е. из городских запасников, над которыми тот командовал. Но это была целая эпопея, более поздняя и о ней надо рассказывать отдельно, а тогда Ардни изредка «подкармливал» себя грибом. Вот именно, примерно, в то время и произошла эта памятная встреча с его сегодняшней пленницей, которая, в прочем, как и он, тогда была ещё маленькой девчонкой.

У каждого баймака была своя ватага, и хоть арийский коровник и не был бабняком, в прямом смысле слова, но какое-то подобие все же из себя представлял. По крайней мере бабняк он и не только у реки бабняк. А вот ватага коровьих пацанов практически не отличалась от ватаг жителей рек. Только вместо мужицкой артели ими командовал единый хозяин — глава рода и как привило единокровный отец, хотя по правде сказать и рядом с ним стоящие родственнички так же прикладывали к коровьему потомству свою «руку», если эту часть мужского тела можно назвать рукой. И жила ватага примерно по тем же неписанным правилам, что и ватага речников. Шастали по округе, ища на задницы приключений. Лазили по чужим коровникам «по девкам», как они сами эти деяния меж себя называли, либо охраняли свой коровник от таких же ватаг, им подобным. Как в первом, так и во втором случае, как правило, это заканчивалось лёгким мордобоем, без которого свою бурную молодую жизнь они даже не представляли. Вообще то, хождение в чужой аровый коровник или речной бабняк редко заканчивалось удачей, даже если удавалось обойти ватажных сторожей и их ловушки, то после небольшого переполоха с демонстрацией напускной бравады, выражающейся в том, что гоняли визжащих, и при этом вполне довольных девок по стойбищу, непременно «получали по шее» от местной ватаги, усиленной взрослыми бабами, которые, в общем-то, создавая массовость, в основном гоняли пришлых тряпками, кто мокрыми, кто пыльными, но в любом случае нанести, которыми, серьёзных увечий и травм не представлялось возможным. Как бы не были пришлые сильны, относительно местной ватаги, они всегда изгонялись с шумом. Тем не менее вылазка, чем бы она не закончилась, способствовала поддержанию «боевого духа» и самоутверждению подростков, а в случае успеха, становилась буквально предметом гордости и хвастовства. Кроме, безусловно «боевых» взаимоотношений между ватагами бывали и дипломатические перемирия и даже клятвенные союзы мира и дружбы, что не позволяло хождения «по девкам» в эти «за дружившие» коровники и тогда объявлялся дальний поход. Это тоже хождение, только, как правило в речные бабняки, с которыми общей границы не было. Тогда как раз и сложилась такая ситуация, что все ближайшие ватаги были в мире и на общем сходе ватажных атаманов, было принято решение: «А не сходить ли нам к речникам, да, не пощупать ли нам речных девок?» Сказано, сделано. Собрали целую «армию», состоящую из представителей четырёх ватаг и пустились в дальний поход, на который потратили, аж, четыре дня. Правда, пойти все, кто желал не смогли. Не всех матери отпустили. А из пятой соседней артели, так вообще пойти никто не смог, там старшая «вето» наложила, коротко постановив: «Неча делать степь топтать. Всем по норам сидеть. Проверю!».

Усиленный отряд, состоящий из четырёх атаманов и их ближних кругов, малышню не стали брать изначально, шли по степи на прямую, налево, в сторону восхода солнца. Где располагались баймаки речников, никто не знал и шагали, в общем-то, наугад. Сам факт этого похода, тогда, представлял из себя чистую авантюру. Ещё из далека заметив большое стадо туров, явно пасущихся в заторе[25], поняли, что идут правильно и уже подходят к цели. Обогнув по большому кругу пастбище, чтоб не нарваться на артельных мужиков, стерегущих стадо, через некоторое время вышли к большой реке. Понимая, что цель — баймак, где-то не далеко, но не понимая в какой стороне конкретно, на некоторое время остановились и после ожесточённых споров, двинулись искать поселение в верх по течению. Главным аргументом стал ветер, который дул, как раз с той стороны. Хоть носы и не чуяли явных признаков человеческого жилья, но и с подветренной стороны их тоже сразу не учуют. Унюхав первые запахи дымов прибавили шагу и пошли почти перебежками, а когда показался Чуров Столб[26] баймака, то пацаны, не встречая никакого сопротивления, ловушек и заслонов, ворвались в селение с наскока, без какой-либо разведки. Завизжали девки с мелкотой голопузой, заметались по огородам и общей площади, повыскакивали из землянок перепуганные бабы, но сообразив, что это всего на всего ватажный набег, похватали, кому что под руку попало и начали отбиваться, грозно ругаясь, шугая чужаков от огородов и землянок. Ардни в порыве азарта, держа в руке три или четыре толстых стебля крапивы, замотанных у корневища заранее прихваченной тряпицей, буквально летел по площади, оря во всю глотку и размахивая крапивой направо и налево, больше пугая, чем стараясь кого-нибудь ошпарить своим оружием, пока не упёрся в огненно-рыжую девчонку, которая молча стояла, как вкопанная на краю площади у огорода и бежать от него никуда не собиралась. Ардни чуть не налетел на неё со всего маха, но тот факт, что рыжая даже не пошевелилась, его обескуражил, и он резко осадил себя, затормозив и даже где-то растерялся, не придумав ничего другого, как сунуть ей под нос крапиву. Почему она не бегала и не визжала, как все остальные, было для него не понятно. Рыжая бестия, до этого стоявшая столбиком, от такого крапивного приветствия, отпрянула. Нет, не отпрянула, а отпрыгнула назад. Губы её были плотно сжаты в узенькую полоску. Глаза прямо искрились яростью и злобой, но мальчик, упёршись взглядом в эти испепеляющие глазки, был ими заворожён и вместе с тем обескуражен. Эйфория, бушевавшая в нем во время безудержного набега, просто взорвалась, где-то в голове, лишив его возможности соображать. Он замер в нерешительности и стоял как парализованный, держа крапиву прямо перед собой. Мальчишка ничего не слышал и не видел вокруг себя, только эти колдовские глаза, брызжущие искрами. Эти тонкие и удивительно соразмерные черты прелестного личика, залитого румянцем. Копну огненно-рыжих волос, почему-то не заплетённых в косу[27], как это было сделано у других. Со стороны он выглядел как полный идиот. Глаза вытаращены, рот распахнут, застывший в какой-то несуразной позе и кажется вообще не дышал. Сколько он так стоял, не помнил. Очнулся Ардни от удара по плечу, пробегающего мимо кого-то из своих ватажных пацанов. Тот, что-то ему ещё прокричал, широко улыбаясь, но Ардни толи оглох, толи ещё что, но слов абсолютно не разобрал, как будто тот орал на тарабарском. Он оглянулся на пробегающего, после чего замотал головой по сторонам, приходя в себя и наконец вновь уставился на стоящую перед ним девчонку. Та тоже, по непонятным причинам, стояла все в той же скрюченной позе, прогнув спину назад и никуда бежать не собиралась, хотя имела такую возможность. Так неловко Ардни себя ещё никогда не чувствовал. Они стояли так друг против друга в очень странных, неестественных позах, стояли и молчали, разглядывая друг друга, ничего не предпринимая. С одной стороны, придя в себя, он с отчаянной остротой понял, что надо было что-то делать и делать надо было что-то обязательно, но с другой стороны он абсолютно не понимал, что. И вдруг, не с того ни с чего, не найдя ничего лучше, он громко заорал, при том обращаясь не к ней, а как бы ко всем окружающим, даже поглядывая искоса по сторонам, как бы оценивая произведённое им впечатление на окружающих: «Ну, что красавица пойдёшь со мной гулять?». Пигалица, стоявшая напротив него, оказалась тоже, как и он в не адекватном состоянии. Она как-то усилено заморгала глазёнками, при этом приоткрывая, до этого плотно сомкнутые губы, которые к тому времени, аж побелели от натуги. Явно какое-то время пыталась собраться с мыслями, которые буквально разлетелись и попрятались где-то в голове и наконец, глубоко и часто задышав, не найдя ничего умного и хамского для ответа в своей голове, резко и почти на визге выкрикнула шаблонный среди их девчонок штамп: «В носу поковыряй, урод! Может отпустит!». Получился странный и не вполне уместный диалог. При этом из дурацкой, несуразной позы она резко перешла в нагло-агрессивную стойку: руки в боки, кнопку носа задрав к верху. Судорожно сжатые до этого губки, растеклись в наглой ухмылке. Пара пацанский голосов, стоящих где-то за спиной Ардни, заржали. Обескураженный мальчик ответил не задумываясь, на автомате. «В твоём обрубке, что ли?». И с этими словами он тоже подбоченился, забыв даже о крапиве в руке, скривился в презренной ухмылке и выпятив грудь колесом, медленно, нарочито в вразвалочку, сделал несколько коротких шагов в её направлении, прижимая девчонку к невысокому плетёному тыну, огораживающему грядки. Она ростом не доходила ему даже до плеча и такой прямолинейный и грубый наезд значительно большей, чем она, массы, заставил её попятиться назад, но наткнувшись на загородку и чуть не опрокинувшись назад, резко замахала руками, восстанавливая равновесие. Эти махания и для мальчишки оказались полной неожиданностью и он, сдув грудь-колесо, чуть отшатнулся назад. Девчонка, сообразив, что прижата к тыну и отступать некуда, с неподдельной яростью, со всей дури, на что только была способно её хрупкое тельце, толкнула его в живот, даже на толкнула, а ударила его под дых обеими руками, прокричав: «Культяпки сначала заточи под мой нос. Урод!». От неожиданности Ардни не устояв на ногах, плюхнулся задницей на землю. Тут уже взорвался целый хор смеха. Оказывается, к этому моменту эта парочка собрала вокруг себя достаточное число зрителей. Продолжая сидеть на траве и смотря вслед убегающей, наконец, рыжей бестии, он тихо, как ему показалось, произнёс восторженно: «Вот так пигалица. Огонь — девка». Тут же чья-то сильная рука ухватила его за ухо, да так, что чуть не оторвала. Ардни соскочил на ноги и давя крик от боли, покосился на обидчика. За ухо его держала взрослая баба, при том в другой её руке была большая, мокрая тряпка.