Сегодня было ещё одно дело к профессору. Виктория Леопольдовна нажала кнопку селектора, прокашлялась:
– Извините, Мамед Мамедович, я не успела вам сказать. У нас один больной недиагносцированный к вам на консультацию.
Речь шла о Зауре, космическом пришельце.
– Хорошо. Можно через час, – сказал Мамуля. – Или вот что. Давайте, если не срочно, перенесём на следующую неделю. Можно в понедельник.
– Спасибо, Мамед Мамедович.
Мамуля хотел сегодня уйти пораньше, нужно было.
А Роза Марковна снова вызвала Заура в кабинет, на беседу.
– Ну, расскажи, Заурчик, почему ты здесь, что с тобой было.
– Алкогольный психоз, – отвечал Заур, который уже ознакомился со здешними порядками.
– Ты был просто выпивши. Но алкогольного психоза у тебя не было, ты не алкоголик. Что ты тогда говорил, ты помнишь?
Заур улыбнулся.
– Хотите, чтобы я вам рассказал? Вы же не верите во всю эту парапсихологию.
– Постарайся меня убедить. Ты что же, экстрасенс, читаешь мысли или умеешь лечить? Расскажи.
В кабинет заглянула Соня.
– Виктория Леопольдовна, вас в приёмную к телефону.
Виктория вышла.
– Роза Марковна, как вы считаете, есть ли бессмертная душа?
– Боюсь, что нет.
– А с чем же вы тогда работаете? Если нет души, то нет и душевных болезней.
– Есть душа, Заур. Это психика человека. Мы лечим психические расстройства.
– Душа – это не психика. Душа – это продукт мозга. Мозг строит её всю жизнь. А когда человеческое тело исчерпается, постареет, износится, душа, наоборот, созреет, обретёт способность существовать без мозга, в своей собственной форме.
– Как же ты её ощущаешь? – Роза гнула своё. – Ты видел её, слышал её голос?
– Никаких «голосов» я не слышу. А ощущать душу может только другая душа. У вас, психиатров, это профессиональное.
– Но душа есть не у всех, – почему-то сказала вдруг Роза.
– Да, конечно. Есть неразвитые, неполноценные, уродливые души. Они не способны перейти к самостоятельному существованию. Они исчезают вместе с телом. А вот самоубийца, например, губит и свою бессмертную душу, когда раньше времени уничтожает своё тело.
– Ну хорошо. А какая же твоя роль, ты контактируешь с этими душами, общаешься с ними?
– Не в этом дело. Просто я сам – это душа в вашей телесной оболочке, я просто попал сюда и должен потом лететь дальше.
– Значит, твоё тело – это искусственная оболочка?
– Да, как дорожная одежда для моей души.
– А ты мог бы жениться, иметь детей?
– Иметь детей? Не знаю. Наверное, нет. Ведь вы не ждёте, что на вашей шубе начнёт отрастать шерсть.
– Значит, «голоса» ты не слышишь, ни с кем не общаешься, но являешься представителем потустороннего мира?
– Путешественником. У меня здесь нет ни дома, ни родных. Я не вписан ни в какие списки, я не числюсь нигде. Я вне вашей жизни.
Тихо скрипнула дверь. Это явилась от подруги Франгиз. Села тихонько за стол, убрала разложенные с утра вещи – термос, невостребованный свёрток с бутербродами, раскрыла историю болезни, начала что-то писать.
– Что ж, иди, Заур. В понедельник покажем тебя профессору, выставим диагноз. А там посмотрим.
– Спасибо, доктор.
– Шизофрения у него, а никакой не алкогольный психоз, да, Роза-ханум? – сказала Фаня.
– Не знаю, Фанечка. Не разберусь пока, не дотягивает он до Блёйлера. Схизиса нет.
– Да выпустить его, и дело с концом. Не больнее он нас с вами, – оказалось, Вера Ивановна, со своим журналом всё это время сидела в Викином углу за шкафом.
– Мы с вами, Вера, уж точно не здоровее него, на старости лет, – отозвалась Роза, но тут же прикусила язык – в дверях, в окружении санитарок, стоял её любимый человек, молодой (по сравнению с ней) и красивый Анатолий Багирович, зам. главврача, или просто завхоз. На этот раз не хозяйственные соображения привели Анатоля сюда, а надежда увидеть Розу и наметить пути примирения, после очередной ссоры. Общаясь с психиатрами столько лет, он научился, как они, по интонации своего собеседника, по взгляду, по лёгким непроизвольным движениям угадать его мысли.
Что связало его с Розой? А кто поймёт, как протягиваются нити между сердцами, как они связываются в узелки, почему они рвутся?
Розу Марковну не назовёшь ни молодой, ни красивой. А у Анатоля так много забот! Легко ли держать в порядке хозяйство больницы, сводить концы с концами? Он занимался полузаконным бизнесом, что-то доставал, менял, перепродавал, был незаменимым помощником для главврача и обеспечивал существование своей семье, миловидной домохозяйке Тамилле и двум дочуркам. Итак, Анатолий стоял в дверях, осматривая потолок. Не протек ли после недавней починки? А это что ещё за пятно? На Розку можно было вообще не смотреть, она казалась безразличнее этой стены. Ну что ж, перейдём в следующее помещение.
Переулок у больничных ворот был засажен тутовыми деревьями. Асфальт под ними, как всегда в июне, был клейким и чёрным от сладкого сока непрерывно падающих ягод. Подошвы липли к тротуару. Сколько по городу этих деревьев, сколько ягод гибнет под ногами пешеходов! Мальчишки не в силах объесть этот ежегодный урожай. Дворники не пытаются убрать улицы, их отмоют только дожди.
Роза вышла за ворота, и сразу же ей на кофточку свалилась чёрная ягода, оставив яркий влажный след. «Ничего, отмоется», – подумала Роза. Она была довольна: больной спасён, профессор посрамлён, всё хорошо. Было уже часов шесть, но день ещё не кончался. Не хотелось идти домой, где в чистой, пустой комнате в солнечном косом квадрате одиноко спит кошка и даже телефон молчит – разбился на днях, когда Роза, не рассчитав, швырнула его во время разговора с Толиком. Сам же и починит, никуда не денется. Хорошо бы пришёл сегодня к ней – а её дома нет!
Роза свернула на улицу, ведущую к морскому порту. Эта часть Баку, между центром и Чёрным городом, была застроена прочными, широкими домами с толстыми стенами и огромными окнами. Корпуса предназначались для заводских цехов, для морских складов. Они стояли уже лет сто, их стены были покрыты одинаковым тёмно-серым налётом. Вот и угловой дом, на котором улица кончается.
Роза миновала старое, кривое, толстое тутовое дерево, под которым асфальт был тоже чёрным и липким, свернула вправо. Ветерок нёс волнующий запах бакинского бульвара, запах моря, нефти, зелени, нагретого асфальта. Улица напротив морского вокзала превращалась в площадь, а сам морской вокзал, состоящий, казалось, из одних только стёкол и металлических переплётов между ними, был просто гигантской дверью в море.