Он услышал свой голос. Почувствовал ее руки на своем теле. Почувствовал, как ее ноги снова обхватили его. Слышал, как она что-то шепчет ему на ухо. Что-то очень приятное и совершенно невнятное.

Он чувствовал, как проваливается куда-то, и у него не было сил удержаться.

Чарити долго не могла уснуть. Сначала ей было неудобно под весом его тяжелого тела: дышать было трудно, а ноги занемели в неудобной позе. Но она даже не попыталась изменить положение. Она не стала будить его или принимать более удобную позу. Напротив. Она лежала очень тихо, полностью расслабившись, так, чтобы он не двинулся. Она остро ощущала, что они обнажены, что он все еще внутри ее, что они муж и жена. Даже после того, как он скатился с нее и лег рядом, не выпуская ее из своих объятий, и теперь она лежала, удобно прижавшись к нему, Чарити все равно не могла уснуть. Она лишь дремала.

Ничего не изменилось. Совсем ничего. Это не любовь. Нужно быть последней дурочкой, чтобы поверить в это. Она нисколько не романтизировала их отношения, в которых не было ни капли романтики. Они были всего лишь мужчиной и женщиной, которым свойственны физические желания. Все было вполне благопристойно: они – муж и жена, у них общие апартаменты, и они удовлетворили свои желания. Она была очень рада, что получила такой бесценный урок. Знания вообще никогда не бывают лишними. Она узнала, что нельзя сравнивать любовь и романтические отношения с тем, что происходит между мужчиной и женщиной в постели.

Ничего не изменилось. За исключением одного: она по собственной глупости – это так типично для нее – оказалась втянутой в чужие дела. Оказалась связанной с ними – неприятными, мрачными людьми с запутанными отношениями. Почему бы ей и дальше не придерживаться о них такого мнения и не держаться от них в стороне?

Всегда с ней происходит одно и то же. Она могла выйти замуж в двадцать один год за джентльмена, который был подходящим женихом, она была к нему привязана. Но мать умерла всего четыре года назад, и семья нуждается в ней, отговаривалась она. Хотя на самом деле вдовая сестра матери была готова взять на себя заботы о семье. После смерти отца, когда, казалось, весь мир рухнул, Чарити настояла на том, что будет помогать обеспечивать семью и выплачивать долги отца. Все пытались убедить ее, что дома она нужнее. А на последнем месте работы она, конечно, заступилась за хорошенькую горничную, которая сама за себя постоять не могла, и ее уволили. И теперь она поступила так же. Ей опять до всего было дело: до герцога Уитингсби, который никого не любил и которого никто не любил. По крайней мере, эти глупые люди так думают. До Огасты, которой нужно вернуть детство. До Чарлза, который чувствовал себя обманутым старшим братом. Все это она поняла сама. Ей было дело и до Клодии, из-за которой между братьями образовалась пропасть и которая, определенно, знала об этом и расстраивалась, несмотря на все ее очаровательные улыбки. Ей было дело до Уильяма, которого, наверное, мучили угрызения совести. Только до Марианны и Ричарда ей не было дела, хотя их дети ей нравились.

Да, ей было дело до всего. Глупая женщина. И ей было дело до этого мужчины. Этого несчастного бедного мужчины, который верил, будто сам распоряжается своей жизнью. Как же глупы бывают мужчины! Как они похожи на детей: шумят, обижают и пугают других, а сами такие беззащитные. Ее испугала его беззащитность в тот момент, когда он вскрикнул, а она поняла, что особый жар внутри ее вызвало изверженное им семя. Он выглядел таким потерянным. Она окутала его своим телом, чувствуя к нему всепобеждающую нежность, успокаивала его тихим шепотом, как будто он был маленьким мальчиком, который разбил коленку.

– Все будет хорошо, – успокаивала она его, – все будет хорошо, дорогой!

Дорогой! Оставалось только надеяться, что он не расслышал этого слова. Маркиз Стаунтон был не из тех, кого можно назвать дорогим. Или испытывать к нему материнские чувства. Именно в этот момент она не испытывала к нему материнских чувств.

Он проснулся. Ласково провел рукой по ее спине, ягодицам, бедрам, потом рука скользнула между ног, поднялась вверх, к груди. Он погладил ее грудь, потом потер сосок большим пальцем.

– М-м, – прошептала она.

Никто не произнес ни слова. Он поднял ее ногу, положил себе на бедро, придвинул ее к себе и вошел в нее. Она была такой неопытной, такой наивной. Она не догадывалась, куда приведут его ласки. Она не могла подумать, что все может повториться так скоро, ведь они лежали на боку лицом друг к другу. Но потом она сжала внутренние мышцы, о существовании которых узнала лишь недавно, и почувствовала его восхитительную длину и твердость. И как глубоко он в ней. Он вышел и снова вошел в нее. Ей казалось, на свете нет более сладкого ощущения. Ей хотелось, чтобы это длилось вечно.

Потом она уснула крепко и глубоко. Он положил ее ногу так, чтобы ей было удобно, и укрыл одеялом. Но он крепко обнимал ее, очень крепко. Их тела были вместе. Ей нужно уезжать, подумала она, погружаясь в сон. Нет причины оставаться. Он добился своего, их брак не может быть расторгнут. Он вышел из-под власти семьи, которая, как ему казалось, пыталась подавить его. А она должна уехать, снова вернуться к своей жизни, постараться жить счастливо со своей семьей на шесть тысяч фунтов в год.

Но об этом она подумает завтра.

Ночью прошел небольшой дождь. Капли еще поблескивали на траве; холмы и деревья окутывал туман. Утро располагало к прогулке верхом. Маркиз Стаунтон стоял на мраморных ступенях перед парадной дверью, полной грудью вдыхая влажный прохладный воздух, и похлопывал хлыстом по голенищу.

Этим утром на террасе серой мышки не было. Он оставил ее в постели. Рано утром он разбудил ее, чтобы заняться с ней любовью, а потом предложил поспать подольше. Она обняла его подушку и уткнулась в нее лицом. Она уснула прежде, чем он успел подоткнуть одеяло, чтобы ей было тепло.

Он направился к конюшне. Он сошел с ума? Совсем лишился разума? Три раза за последнюю ночь, еще раз три ночи назад. Что, черт побери, он будет делать, если у нее будет ребенок? Если? Четыре раза, а он все еще думает «если»?

Маркиз решил прогуляться, чтобы проветрить мозги и восстановить силы после бурной ночи. Он нахмурился. Какого черта она вздумала писать письма так поздно? Если бы не это, то ничего и не случилось бы. Он ведь уже решил не поддаваться искушению и не входить в ее комнату, чтобы предъявить свои супружеские права.

Но его мрачные мысли были прерваны. Во дворе конюшни он встретил Чарлза. Тот уже сидел верхом на своем жеребце и сейчас выяснял, кто же из них главный.

– Ты, значит, не забыл еще первые уроки верховой езды? – крикнул Энтони, входя во двор.

Чарлз только сейчас заметил его. Он поднес руку к полям шляпы, приветствуя старшего брата.

– Стаунтон, – сухо сказал он.

– Заметно, что за прошедшие годы ты многому научился, – сказал маркиз. – Конечно, ты ведь кавалерийский офицер. Для тебя, наверное, ездить верхом так же привычно, как для других – ходить пешком.

– Полагаю, любой настоящий джентльмен должен владеть искусством верховой езды, – заметил Чарлз. – Извини, Стаунтон. Мне нужно ехать.

Маркиз остался стоять у ворот.

– На утреннюю прогулку? – спросил он. – Я тоже собираюсь. Поедем вместе?

Чарлз только пожал плечами.

– Как хочешь, – равнодушно ответил он.

«Во всем виновата моя вредная жена, – подумал маркиз, отказавшись от услуг конюха и самостоятельно седлая свою лошадь. – Эта маленькая ханжа с ее анализом характеров, моралью, утверждениями, что они все – одна семья». Когда в последний раз он навязывал свое общество человеку, который видеть его не желает? Может быть, этой малышке, которая никогда не была высокомерной с ним? Это она виновата в том, что у него появилась потребность поговорить с братом.

– Ты был в действующей армии? – спросил он, когда они скакали бок о бок через поле к холмам.

– Я был здесь, в резерве, – сказал Чарлз.