– Я имею в виду – ведь они проводили отпуска под парусом?

– По-разному. Шикарные круизы, курорты. Как-то раз сняли целый горнолыжный курорт в Швейцарии. Карибское море, Багамы, Ямайка, Доминиканская Республика. У Густава тогда там были интересы – сахар, бокситные разработки. Сотни рабочих ишачили, как… как я не знаю кто. Только чернокожие. Опять контрасты… это слово к их семье подходит – лучше некуда. Колоссальное богатство – а рабочие жили в нищете. Ян туда не ездил – отказался раз и навсегда. А Понтус со своими девками и очередными женами – тут как тут. И Джоеля дед всегда брал с собой, он как бы занял место Кристофера. Они почти всегда плыли туда на своей шикарной яхте. Экипаж нанимали – и вперед.

– «Санта-Рохус»?

Сандра Дальстрём в первый раз посмотрела на нее с удивлением.

– Да.

– Я знаю, мой вопрос может показаться странным, но, может быть, вы помните… в 1984 году где была яхта? Не на Меларене? В гавани в Хессельбю?

Теперь и лицо Сандры Дальстрём покрылось крупными каплями пота, он уже тонким ручейком стекал по щеке. Почему она не снимет эту кофту?

– Не знаю… я ведь уже у них тогда не работала, но вполне может быть. Тогда уже Понтус был владельцем. Никто, кроме него, в Швеции этой яхтой не пользовался.

Она встала и вытерла рукавом пот со лба.

– Если вы не против, давайте прогуляемся. Хочется подышать свежим воздухом.

Парк был совсем близко. На поляне расположились мигранты с семьями. Одноразовые грили, оставляющие черные пятна на траве, женщины в хиджабах. Они двинулись к роще.

– Вы ведь наверняка помните и другую трагедию – когда погибли родители Джоеля.

Эва почувствовала, как внутренне напряглась ее собеседница, хотя лицо оставалось спокойным.

– Да… жуткое было дело. И ведь это Джоель их нашел, сын. Я Кристофера толком не знала, его похитили вскоре после того, как я начала у них работать. А Джоель – совсем другое дело. Он на моих глазах рос. Его очень мучило, что остался цел именно он. Как это теперь называют – комплекс вины? Кристофер ведь продолжал жить в семье, как привидение… как тень. Никто его не видел, но все ощущали его присутствие. Думаю, что Джоель чувствовал себя виноватым в пропаже брата.

Сандра подняла с земли камушек и повертела его между пальцами. По-видимому, успокаивала нервы.

– А когда это все случилось… в Сёрмланде, у них там поместье, – у него и вовсе земля ушла из-под ног. Совсем один остался. Так хоть какая-то защита была…

– А как он реагировал?

– Поначалу никак не реагировал. Полная апатия. Потом у него злость появилась. Это ведь я его воспитывала. Густав забрал Джоеля к себе, на виллу в Юрхольмене, но старик к тому времени был сломлен окончательно. Так что все легло на меня. Не то чтобы я ему мать заменила… нет, конечно. Скажем так – старшую сестру. Старшую сестру я ему заменила! – повторила Сандра Дальстрём с неожиданным вызовом.

– Получалось?

– Когда как… иногда хорошо, иногда похуже. Он не знал, как ему жить дальше. Резал вены, вдруг впадал в бешенство и начинал крушить все вокруг. Но я с этим справлялась. Только я и справлялась. У меня выходило лучше, чем у других, – уговорить его, успокоить. Но тогда он впадал в совершенное отчаяние. Невыносимо – маленький мальчуган и так много горя…

Эва почувствовала, что теряет инициативу, прервала Сандру и рассказала о своей встрече с Рагнаром Хиршем. У Хирша были подозрения, что с гибелью родителей Джоеля не все чисто.

– В то утро, когда Джоель нашел родителей мертвыми… Вы же были там… заметили ли вы хоть что-то, что могло помочь полицейским?

Она остановилась на тропинке и внимательно посмотрела на Сандру – совершенно спокойно, никаких признаков, что хочет что-то утаить.

– Вы хотели что-то рассказать сотруднику «скорой», тому, что приехал по вызову. Так понял Рагнар.

– Да, хотела… но тогда мне самой показалось это смехотворным. Даже глупым. Ребячьи фантазии… За несколько дней до самоубийства мы с Джоелем остались вдвоем. Ян и Иоанна где-то были, по-моему, в охотничьем домике. Пили, скорее всего… они оба тогда много пили. И Джоель вдруг начал мне рассказывать, что он помнит тот день, когда брата украли. Девять лет прошло, а он все помнит.

– Но он же тогда совсем маленький был…

– Три годика. Да я ему и не поверила особенно – мало ли что ребенок напридумывает.

– И что он рассказал?

– Рассказал, что за ними в тот день следили. Что какой-то дядька вошел с ними в автобус и вышел тоже вместе с ними. Что у дядьки этого был напарник, который притворялся пьяным. Что водитель машины, когда они переходили улицу у станции метро, вел себя странно. И на том месте, где Кристофер должен был сидеть с незнакомой теткой, под лавкой лежали странные вещи. Он запомнил два куриных пера, сложенных крестом.

– А кому еще он про это все рассказывал?

– Никому. Почти никому. Он молчал почти девять лет, а за пару дней до самоубийства рассказал отцу. И когда нашел их в гараже, решил, что они погибли, потому что узнали что-то, чего не должны были знать.

– Значит, Джоель не поверил в самоубийство?

– Нет. Он вбил себе в голову, что родителей убили. Но потом это прошло. Мне как-то удалось отвлечь его от этих мыслей.

Они обошли рощу и вернулись на ту же поляну.

– И вы хотели рассказать это сотруднику «скорой»?

– Да… но потом решила – не надо. Это же всего-навсего детские фантазии. А потом… через несколько лет я встретила одного человека и уволилась. Мы жили вместе много лет, но в прошлом году она умерла от рака груди.

Женщина на фотографии. Бездетная лесбийская пара.

– А Джоель? Вы виделись с ним после этого?

– Нет… И ни с кем из семьи. Только читала в газетах. Мне их жалко. Я и говорю: богатство не гарантирует счастливой жизни.

В машине Эва почувствовала себя совершенно опустошенной. Покрутила тюнер, выбрала самый ничего не говорящий канал – «Тихие фавориты». Слушала какие-то масленые баллады, пока не въехала в центр.

У Норртулля попала в пробку. Покосилась на лежащий на пассажирском кресле мобильник – пришло какое-то сообщение на автоответчик. Она набрала звездочку и три цифры.

Марианн Линдблум. Новости про Йорму – лежит в палате интенсивной терапии в Южном госпитале.

Тишина медленно, очень медленно заполнялась звуками… голоса в соседней комнате, кто-то выругался. Видения постепенно отделялись, словно отклеивались от пепельной тьмы внутреннего киноэкрана и обретали цвет и трехмерность. Юлин, бледный и потный, с «Глоком» Эмира в руке. И другой, в белых кроссовках, тот, кто собирался убить его, Данни Катца, а вместо этого чуть не убил Йорму… лица у него так и не было, он прятал его под капюшоном. И не произносил ни слова. Немой, что ли… как будто кто-то вырезал ему голосовые связки. И еще кто-то – на заднем плане, невидимый, с ним быстро и невнятно разговаривал Юлин.

Русские фразы… Данни не сразу сообразил, что эти фразы не имеют отношения к реальному миру. Они рождались в его собственном сознании, в этом странном дурмане, в которое его погрузили. Скорее всего наркотическом, но… такого Катц никогда раньше не испытывал, хотя чего только не перепробовал. Странный кайф, ни на что не похожий. Полное отсутствие воли… он даже засомневался, жив ли он еще.

Как дела, Даня? – спросил голос по-русски. Нормально, тоже по-русски машинально ответил он.

Тот, кто задал вопрос, внезапно выскользнул в одну из дверей его помутненного сознания так же внезапно, как появился. Начал бормотать какую-то торжественную оду – и исчез.

И опять подступил мрак. Хлороформированный мозг, безвольное, как у зверя в спячке, тело. Темнота начала вращаться, и в узенькую, как в стробоскопе, щель сознания он различил Юлина – тот стоял, нагнувшись над Катцем так близко, что Данни почувствовал исходящее от него тепло. Хотел пошевелить рукой, но оказалось, что он намертво привязан к узкой койке.