Началась империалистическая война, она легла тяжелым бременем на плечи крестьян и отразилась на жизненном уровне большинства жителей деревни. На войну уходили многие кормильцы своих семей: отцы и сыновья. Война была объявлена в августе, в разгар полевой страды. Молодые рекруты задолго до призыва начинали гулять.

«В каждом доме готовились попойки. Всюду можно было слышать гармошки и песни. Не случайно в народе были сложены такие песни:

Эти песни пелись и тогда, когда молодые рекруты уходили на фронты гражданской войны».

Василию запомнились солдатские проводы на всю жизнь. Большими группами, пешком и на конях шли и ехали провожающие через деревню из дальних деревень. Отец Василия на войну не призывался: он потерял много зубов, и таких людей от солдатской службы освобождали. Старший брат Яков был ещё молод.

Не забыл Василий и то, как дядя Сергей, мамин брат, провожал на войну единственного сына Ивана, как его жена, сидя на телеге, рявкала и голосила, рвала на себе волосы, но слезами горю не поможешь. Убили Ивана на войне.

В первый год войны стали поступать в деревню письма с фронта. Кого-то ранило, того-то убили, тот-то попал в плен. И снова потекли слёзы. Матери, жены надеялись, что их сыновья и мужья ранены, могут прийти домой или вернуться из плена, но судьба многих была неизвестной.

«В 1915 г. в деревню стали приводить военнопленных. В основном это были австрийцы, венгры и немцы. Большая группа пленных была расквартирована на Усте в помещичьих домах. Трудоспособные работали на химическом заводе, часть – на торфоразработках. Неспособные к физическому труду организовали сапожную мастерскую, которая обслуживала своих пленных. В деревне большая группа пленных жила в двухэтажном доме Корепина. На втором этаже было жильё, на первом – тоже сапожная мастерская, она обслуживала население, несколько пленных работало у богатых. Как, например, двое у Левохиных, по одному жили у Гусева, Кузнецова, Суровикова. Работали на лошадях, на полевых работах.

Вечером после работы пленные переодевались в чистое военное обмундирование, шли на угор, где обычно собиралась молодежь. Они были молодые, красивые, поэтому местные девки их не чурались. Пленные прожили в деревне год, потом их куда-то отправили».

Уже второй год шла война, и Иван Леонтьевич, вспомнив наказ прежнего хозяина, приступил к его осуществлению. Начал разрабатывать оставшийся лес, приводить в порядок древесину на пристани. Дважды за лето грузил свою баржу пиломатериалом и сплавлял её на Волгу. Одновременно занимался торговлей рогожей.

Помещичий дом, что стоял на берегу, он перенёс ближе к хозяйственным постройкам. При этом он приказал уменьшить размеры строения, и дом стал значительно меньше, но все же в нем остались кухня, зал, столовая и большой тёплый середник.

Таким же остался и порядок ведения хозяйства. Луга и озёра по-прежнему арендовались крестьянами. Мельница работала на полную мощность. Дополнительно был сделан привод для обдирки овса и проса на крупу. Денежки в его железные сейфы текли с огромной быстротой.

С фронта приходили домой раненные и искалеченные солдаты. В деревню доходили смутные вести: солдаты сидят в окопах и холодных блиндажах, ожидая наступления. Солдаты гибнут не только от неприятельской пули, но и от холода и голода, заедают вши.

Однажды в деревне появился урядник. Пришел он к старосте Привалову Поликарпу, жил он от Замысловых через дом. Урядник был ростом высокий, с длинными усами. На одном боку шашка, на другом наган. Сапоги со шпорами, на кителе болтаются кисточки.

Староста позвал к себе десятника, тот пришел. Что-то поговорили, и десятник ушел опять. Через некоторое время к старосте стали приходить мужики, собралось человек двадцать. Вокруг собрались ребятишки. Им было интересно, куда пошли мужики, некоторые были с вилами. Народ пошел в Завражную улицу. Вскоре узнали, что Лобанов Петруха – дезертир прибежал с войны. В это время он сидел на сеновале. Услышав шум, выскочил в хлев, с хлева соскочил в огород и побежал в лес к озеру. Весь народ побежал за ним. Пока искали в лесу, он прыгнул в воду и поплыл на другой берег, на «остров». Доплыл до берега, из сил выбился: был в сапогах и ватном пиджаке, запутался в траве, на берег вылезти не смог. В это время мужики сняли с перехода две большие плахи, и двое с вилами переплыли на тот берег, там его и взяли. Вытащили на берег, связали, а потом вокруг озера поехали на лошади, положили его в телегу и привезли к старосте. Вся деревня смотрела в окна, как связанный дезертир сидел на полу и курил папироску, которую ему дал урядник. В этот же день дезертира увезли в волость, а потом отправили на фронт.

Этой же осенью Петр Лобанов вернулся домой на костылях. У него обе ноги были перебиты, и лицо было в шрамах от осколков разорвавшегося снаряда. При встрече с односельчанами в его глазах был немой укор:

– Что же вы наделали со мной, окаянные?

Мальчишки часто приходили к нему и просили рассказать о войне. Петр неохотно, но рассказывал о готовящейся какой-то революции, о Ленине.

Он говорил, что в окопы приходили тайные агитаторы и говорили солдатам, что за границей живёт русский большевик – Ленин, который руководит всеми большевиками, чтобы сделать революцию. Солдатские командиры: прапорщики и подпрапорщики говорили солдатам, что Ленин из-за границы делает смуту среди русского народа. В России появились какие-то большевики и меньшевики. Одни говорят, что надо кончать войну, другие – надо воевать до победного конца.

Он достал из буфета пожелтевшую газету, зашуршал ей, просматривая заголовки, потом, прищурившись, долго всматривался в текст и в концовке сказал:

– Вот у мене тут есть одна газетка политического толка, возьмите, почитайте.

Вася взял изрядно помятую и потертую газету. Внимательно посмотрел на нее, некоторых слов невозможно было разобрать. Сложив ее в несколько раз, сунул за пазуху.

– Ну чо, хлопец, не читашь газетку-то? – с упреком спросил Петр.

– Я плохо еще читаю, дядька Петро, дома почитаю.

– Запомни, хлопец, что за эту газету урядник тебя наказать может.

– А я не боюсь. Тятя сказал: «Не бойся, Васька, никого, кроме Бога одного».

– Ну-ну. Что деется на белом свете, урядника он не боится.

Петр достал кисет, скрутил самокрутку, затянулся горьким дымком:

– В обчем, пацаны, я так и не понял ничего, чо будет дальше с нами. А я вот войны хватил сполна, – заключил Петр Лобанов, трогая шершавыми руками свои колени.

Вечером Вася сидел за столом возле лампы и по слогам вслух читал затертую газету. Мать управлялась по хозяйству и внимательно его слушала. В сенях послышались шаги.