– Вот именно, – подтвердила первая. – Мы с мужем все время хорошо зарабатывали, и я не стыжусь этого. Так мы и налог какой государству платили с шести сотен. А кто, спрашивается, моей соседке мешал учиться? Я тоже не на всем готовом выросла. У нас в деревне была только восьмилетка. В десятый класс за восемь километров ходила. Восемь туда – восемь обратно. И так каждый день. А домой придешь – матери помочь надо.

– Кто хотел учиться, тот учился…

Прелестная девушка подняла головку на тонкой шейке, пытаясь что-то разглядеть за окнами. Костя почувствовал легкое головокружение. Автобус остановился, двери открылись, и прелестная девушка в голубом ситцевом платье с зелеными цветами вышла из автобуса. Когда Зубков пришел в себя, он тут же двинулся к выходу, но двери закрылись, и автобус плавно тронулся с места. Костя обернулся, провожая взглядом незнакомку, стоявшую теперь на остановке автобуса, выругал себя за медлительность и согласился, что такой шанс судьба дает если не раз в жизни, то не больше двух уж точно.

– Остается только ждать Эры Водолея, может, тогда что изменится, – сказала самая первая тетка, та, что возмущалась неравенством.

Эта незамысловатая фраза вернула Зубкова с небес на землю. Он повернулся в сторону людей, жаждущих справедливости. «Мда. С такими мыслями на Эру Водолея только и надеяться… – подумал Костя. – Какого черта они сегодня все как будто сговорились? Эра Водолея, Эра Водолея… Какой идиот это придумал? Хотя… в общем-то, люди всегда чего-то ждут. Плохой погоды, конца света, лотерейного выигрыша, победы коммунизма… Люди имеют право на надежду. Только если и на работе кто-нибудь мне скажет про эту эру, я ему нос откушу».

С такими мыслями Зубков вышел из автобуса и через пятнадцать минут вошел в здание редакции газеты. На втором этаже возле общей пепельницы стояли четыре сослуживца и о чем-то спорили. Точнее, спорили Егоров и стажер Олег. Егорова Костя считал типичным подлецом. Олег был молод и горяч. Только поэтому он пытался что-то доказать Егорову. Разговаривали они спокойно, но в каждой фразе было по нокауту. Третий из стоявших – Андреич – за свои пятнадцать лет редакторства изучил Егорова достаточно хорошо и поэтому с удовольствием наблюдал, как Олег объясняет взрослому дяде, что такое хорошо и что такое плохо. «Ах, молодость, молодость… – думал он. – Ничего. Это пройдет. С годами». Четвертым был руководитель отдела информации Пал Палыч Пасечник, который, в общем-то, мало обращал внимания на беседу, а просто стоял и курил. Костя не слышал начала разговора, поэтому не сразу уловил его смысл.

– В конце концов я гражданин, – сдержанно сказал Олег.

– Я тоже гражданин, – также спокойно ответил Егоров, затягиваясь сигаретой. – И я имею право знать правду, что там у них случилось на этой стартовой площадке.

– Вы знаете, гражданство кроме прав дает еще и обязанности. Вы считаете, что государство не имеет права на секреты?

– Ну конечно… – воздел руки к потолку Егоров. – Проще всего засекретить все на свете.

– Ну вы-то уж точно знаете, что должно быть секретом, а что нет. Вам не приходило в голову, что своей необдуманной болтовней вы можете нанести вред стране, в которой живете? Как-то сам собой вопрос напрашивается: все ли вы делаете без умысла?.. Налицо все симптомы синдрома переходного возраста.

«Я зол на своего отца». Вам столько лет говорили, что можно писать, а что нельзя… а теперь что хочешь, то и пиши. Вот вы и пинаете больную собаку, потому что уверены, что она вас не сможет укусить. Мне тоже не нравилось, что здесь было при коммунистах. И не нравится, что с моей страной сделали «демократы». Но все равно это моя страна. И если понадобится, я возьму в руки автомат, чтобы защищать ее.

– Хм-хм-хм, – хмыкнул Егоров. – Оратор. В твоих глазах так и светится пионэрский задор. Ну а я никому не давал присягу, поэтому делаю то, что считаю нужным в данной ситуации.

– Кто бы сомневался. В «Венской конвенции» есть категория людей, на которых она не распространяется. Слышали про таких? У них нет ни родины, ни флага.

– Я не наемник, а свободный художник. Хотя не вижу ничего плохого в наемниках. Есть работа, за которую платят деньги. Они ее выполняют. Ты что, за идею работаешь или тоже за деньги?

Олег как будто этого не слышал.

– Конечно, свободный. От чего? От предрассудков вроде совести и морали.

– Ты еще пацан, чтобы учить меня, – с легким презрением сказал Егоров. – Вот попишешь с мое, пороешься в помойке по самые уши, тогда будешь мне советы давать.

– Вот и я о том же, – согласился Олег. – Каждый, кто отсидел на стуле в редакции десять лет, считает себя уже акулой пера.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Что слишком часто журналисты вроде вас берут на себя роль политологов, философов, искусствоведов и вообще специалистов в любой области человеческой деятельности. Вас послушать – так никто кроме вас не знает, как лучше наладить экономику и что при плоскостопии раньше вырезать – аппендицит или гланды.

– Ты еще сопляк, чтобы мне советы давать… Я журналист, а ты еще…

– А я репортер, – перебил Олег. – И всегда им останусь.

– И в чем разница между журналистом и репортером? – спросил Костя.

– Репортер сообщает факты, – повернув голову, ответил Олег, – а журналист учит всех жизни. Вы со мной не согласны?

– Отчасти, – сказал Зубков. – В одном вы правы, Олег. Со словом нужно обращаться аккуратно. Перо – страшное оружие.

– Особенно когда длина лезвия сантиметров двадцать, – уточнил Андреич.

Все сдержанно засмеялись. Даже Олег улыбнулся. Он чувствовал, что разговор зашел слишком далеко, и был рад его прекратить.

– Возьми у Петрова материалы, – сказал Зубкову Пасечник. – Через два дня мне нужна статья.

– Пал Палыч…

– Ну что Пал Палыч? Мне нужна статья. У нас новый президент, а про него до сих пор никто толком ничего не знает. Про своего банкира напишешь на следующей неделе.

Делать нечего. Придется отложить статью про финансового гения и заняться президентом. Зубков прошел в отдел в расстроенных чувствах. Не успел он сесть за стол, как зазвонил телефон.

– Алло.

– Костя?

– Привет, Андрюха, – признал Костя институтского приятеля. – Как дела?

– Нормально. Если не считать того, что я три недели безра-ботный.

– Да ты что? Тебя уволили, что ли? За что?

– Да нет, журнал закрылся.

– Надо же… Кто бы подумал… У вас такие тиражи были…

– Тиражи-то были, только кому они нужны.

– Не понял. Вы что, их не распродавали?

– То-то и оно.

– Так зачем столько печатали?

– Реклама. Имидж создавали. Хозяин у нас, сам знаешь, француз, а у них свои методы.

– А теперь что же?

– Деньги кончились. Француз сказал, что в нашей стране нормальный бизнес существовать не может. Сказал и уехал в Лион. За две недели работы не заплатил. Гаденыш.

– Ну да… все они так говорят… А на самом-то деле… дело не в бобине… хотя тебе это теперь все равно. У нас с вакансиями тоже непросто. Я спрошу у знакомых.

– Собственно, я тебе потому и звоню. Если что-то появится – свистни.

– О чем речь. Хотя… я слышал, сейчас непросто работу найти.

– Это я знаю.

– Чем думаешь заняться?

– Не знаю. Была идея любовные романы пописать.

– За них копейки платят.

– Я тут полистал пяток книг. Таких я за месяц пару состряпаю, не напрягаясь. Простенько и без затей. А на хлеб с маслом хватит.

– Да это конечно… у нас тут тоже две недели слухи ходили, что закрывать будут.

– А у вас чего?

– Нелояльность к мэрии.

– Ну это вы зря. С мэром ссориться не стоит, иначе пожарники с санэпидстанцией замучают. Ладно, Костя. Не буду тебя отвлекать. Если что появится на горизонте – шепни.

– Обязательно, Андрюша. Я думаю, что-то найдется. Удачи.

– Пока.

Зубков положил трубку и задумался. «Надо же, Андрюха почти месяц без работы. Классный журналист, написал два великолепных романа. Но кого сейчас это интересует? Полтора года он пытается их издать – и все впустую. Действительно, кроме простеньких любовных романов и детективов, издателей сейчас ничего не привлекает. Впрочем, дело больше не в издателях, а в читателях».