— Да, — вздохнул Вадим, — вот предстоит скорое расставание с Родиной.

— И куда?

— В Швецию… У меня шведский — рабочий язык. Да и специализация — Скандинавский регион.

Вадим был слегка полноват. Даже не слегка, а имел все пятнадцать кило лишнего сальца. Но к его надутой важной физиономии это даже шло.

В конце концов, он был не толще Пашки.

— А они там по-английски ведь говорят? — совсем закосив под дурочку, спросила Оля.

— Говорят… а что?

— Так, ничего, просто я по-английски говорю, в английской школе училась…

— Ну тогда ты в Европах не пропадешь…

На «ты» они перешли легко, как если бы познакомились на даче у бабушки лет пятнадцать назад и вместе играли в песочнице. А еще через полчаса они уже целовались, укрывшись от танцующих в Иркиной спальне.

Вадим дежурно полез под кофточку. А Оля дежурно удержала контроль на зыбком рубеже между легким и тяжелым петтингом.

— Поедем ко мне, — влажно шептал Вадим.

— Я не хочу так быстро, — задумчиво отвечала Оля, отводя его липкие руки.

Она хорошо знала правила игры.

А потом была свадьба. Да такая свадьба, что ей казалось, будто пол-Москвы гуляет и крутится-вертится вместе с нею.

Были пять или десять «мерседесов», которые по осевой линии на скорости больше ста километров несли ее с Вадимом и всех близких родственников и друзей по Кутузовскому, по проспекту Мира, по Новому Арбату… Был банкет в «Праге». Да такой банкет, что голова кругом! Поздравить их с Вадимом, а точнее — поздравить Вадимова папу приехали даже из аппарата администрации президента. Был и замминистра иностранных дел, были еще какие-то важные-переважные люди… Олечка только все улыбалась, принимала букеты и протягивала руку для поцелуев, как научил ее Вадим.

Пашка был на банкете. Нервно постукивал толстыми пальцами, глядя на счастливую пару. А Ольга, похоже, в самом деле была счастлива. Вероятно, уже видела себя в мечтах на приеме у шведского короля со своим дорогим дипломатом. А сейчас отрабатывала манеры. Репетировала. Вся ее жизнь до сих пор была репетицией. И Митроха с Пашкой тоже — не больше, чем репетиция.

Вон — теперь и не смотрит в его сторону!

И зачем она его пригласила на эту проклятую свадьбу?! Покуражиться, наверное, хотела. А он зачем приглашение принял?

Пашка сидел в дальнем конце стола, среди незнакомых людей, пил и злился. На нее и на себя. Злился не в одиночку, рядом сидела какая-то старая подружка жениха. Та все время что-то бормотала себе под нос. Пашка прислушался. Оказалось, что бормотала она исключительно разные гадости в адрес невесты. Пашка покосился на нее изумленно. Просто не верилось, что это милое создание способно так злобно и развязно ругаться! Пашка от этого еще больше загрустил. Он попытался отсесть, благо места еще были. Но Вадимова экс-подружка снова почему-то оказалась рядом и продолжала шепотом оскорблять Ольгу.

Она, как выяснилось, была в том же положении, что и Пашка. Крутила шуры-муры с Вадимом, а насчет брака не торопилась, пока не стало слишком поздно.

На этот раз Пашка не стал пытаться пересесть, а просто принялся напиваться, отведав из спиртного все, что находилось в пределах досягаемости. А напившись до нужной кондиции, решил подобраться поближе к жениху, чтобы стукнуть хотя бы разок по его широкой дипломатической физиономии. Подобраться не получилось — не дали. Схватили Пашку кунаки жениха и выволокли без лишнего шума на улицу. А Олька даже не заметила ничего или, вернее — сделала вид, что не заметила. Продолжала приторно улыбаться гостям и тянуть ручку для лобзаний. А кунаки Пашку цивилизованно вывели во двор и отпустили восвояси, несмотря на то что он успел им всем нахамить и пригрозить скорой расправой.

А потом Пашка опять пил. Методично, день за днем. Теперь уже на своей квартире. Теткину он кое-как сумел привести в порядок, заплатив из карманных одной знакомой девице. Та и помогла прибраться.

Мать чаще всего где-то пропадала — то дела решала, с ее парикмахерским бизнесом связанные, то с бандюком ненаглядным развлекалась. Появлялась эпизодически, порицала сына за нездоровый образ жизни, но что она могла сделать?! Запретить ему пить?! Слава богу — ему уже не пятнадцать лет. Здоровый лоб!

Все, что она смогла придумать, это очистить бар от алкоголя. Но его наличных хватило на то, чтобы заполнить его заново. А потом еще раз. И еще. В один из походов в магазин Пашка поймал по дороге Муху и привел к себе. Муха не возражал — после фиаско с Евой он ходил как в воду опущенный. Ему тоже хотелось напиться, но не было денег.

Пашка предоставил ему такую возможность. История с Евой показалась ему забавной, но вслух он выразил сочувствие.

— Ты, блин, как Лев Толстой после свадьбы со своей Софьей!

— А что Лев Толстой?!

— Он два года за ней ухаживал, а после свадьбы наутро записал в своем дневнике только два слова — «Не то»!

Неизвестный ему доселе факт из жизни великого классика несколько приободрил Муху. Приятно знать, что не ты один бывал обманут в лучших ожиданиях. Лев Толстой — это тебе не хухры-мухры. Раз такой человек на этой теме пролетел, то и Мухе вроде жаловаться не пристало!

У Пашки целый шкаф оказался набит видеокассетами. Все там было намешано в кучу — боевики с порнухой, ужасы с комедиями. Муха выудил из шкафа фильм «Амели», о котором читал немало хорошего в киножурналах.

— Доброе кино! — кивнул захмелевший Пашка. — «Оскара» отхватило и своеобразное, а это для французов нынче редкость — они теперь под Штаты гонят фильмы. Только под финал слегка выдыхается!

Выдохшегося финала Муха не заметил, он вообще вскоре перестал следить за сюжетными коллизиями и хитрыми режиссерскими придумками, сосредоточившись на главной героине в исполнении Одри Тоту. Темноглазая брюнетка с короткой стрижкой казалась беззащитной, но была весьма предприимчивой, когда нужно было помочь ближнему.

Девушка была так же похожа на Шерон Стоун, как Денни Де Вито на Арнольда Шварценеггера, но произвела на Муху неизгладимое впечатление.

Сидя перед экраном Пашкиного фирменного телека, он ощущал себя дзен-буддистом, достигшим просветления.

Кардинальная перемена. Великий перелом. Революция! Вот что царило в душе Лехи Мухина. Прежний идеал с выдающимся бюстом и смертельно опасными намерениями померк совершенно в его глазах, стал казаться смешным и нелепым. Крах его был предопределен дурацкой историей с Евой, французский фильм нанес окончательный удар. Муха стыдился себя прежнего. Не мог понять, как он мог пленяться анекдотическим в общем-то образом убийственной блондинки.

Митроха был прав — прежний его идеал был нелеп и смешон. Но над Амели и Митроха бы не посмел смеяться.

— Ты мне вот что… — попросил Муха Пашку, когда фильм закончился. — Сделай одолжение, пожалуйста!

— Я для тебя все что хочешь сделаю! — пообещал с пьяных глаз товарищ,

Муха, впрочем, многого не требовал.

— Ты мне это подари! — с той непринужденностью, которая бывает только между очень близкими друзьями, попросил Муха и потряс обложкой от фильма.

— Зачем тебе кассета?! — удивился Пашка. — Видака-то у тебя вроде нет!

— Кассета не нужна, мне коробка нужна!

Пашка пожал плечами и кивнул.

Муха в самом деле так и не обзавелся собственным видео. Стоило оно теперь недорого — если с рук покупать, конечно, но и таких денег у него в запасе не водилось. Да и времени на то, чтобы бегать по прокатам за новинками — тоже.

Кассета Пашкина была пиратской, и фотка на ней поэтому — далеко не высшего качества, но все же лучше чем ничего. Еще несколько снимков Одри Тоту отыскалось в журналах. Муха только поражался — как он мог не замечать их раньше.

Одри — Амели завладела его воображением. «Плейбой» с Шерон Стоун отправился в мусоропровод. Иногда еще, по старой памяти, американка проникала в его эротические сны, но вскоре образ Одри — смешной и доброй темноглазой французской девчонки — вытеснил ее окончательно и навсегда.