Он поступил так, потому что думал о них. Потому что ему небезразличны люди Кембрана, ему небезразлична она. Он сделал подарок ей. Драгоценный, очень драгоценный подарок.

Она не видела его весь день. Она говорила себе, что не хочет видеть его, убеждала себя, что не желает, чтобы он искал встречи с ней. Но теперь понимала, что просто обманывала себя, что на самом деле весь день ждала встречи с ним. Ей хотелось просто увидеть его. Уже не графа Крэйла, а Александра. Любимого Александра. Ее тело, еще не остывшее от любовных ласк этой ночи, тосковало о нем.

— Ставлю три пенни, Шерон, — хохотнул Эмрис, — что ты сейчас думаешь об Оуэне. До свадьбы уже меньше двух недель. Мечтаешь о ночке после свадьбы, а?

— Эмрис! — раздался сердитый голос Хьюэлла. — В моем доме, да еще при матери и Шерон, не смей говорить пошлости!

Да, это действительно одна из причин ее тревоги, подумала про себя Шерон, — причина, о которой ей не хотелось вспоминать. Но ей все-таки надо посмотреть правде в глаза, откладывать дальше невозможно. Ей придется порвать с Оуэном. У нее ныло под ложечкой, когда она пыталась представить свое будущее без него, когда думала о том, как обидит и, может быть, даже унизит его.

— Извини, бабушка. — Она отодвинула тарелку. — Я не хочу больше есть. Ты не обидишься?

Дедушка нахмурился.

— И это в то время, когда столько людей у нас голодает, — произнес он. — Ты оскорбляешь труд бабушки, Шерон.

— Мне очень жаль. — Шерон пододвинула тарелку обратно, проткнула вилкой картофелину и, положив ее в рот, начала старательно жевать.

Бабушка ободряюще похлопала ее по руке.

— Я скажу Оуэну, чтобы он сегодня долго не задерживал тебя, — сказала она. — Тебе надо хорошенько выспаться.

Шерон с трудом разжевала последнюю картофелину и, проглотив ее, облегченно вздохнула.

Оуэн пришел через полчаса, когда Шерон мыла посуду. Она с трудом смогла заставить себя поднять на него глаза. Оуэн вовсе не казался таким уж довольным, как она ожидала.

— Ну что, Оуэн, — спросил его Хьюэлл, — ты рад? Все кончилось гораздо лучше, чем мы ожидали.

— Да, Хьюэлл, — ответил Оуэн. — Забастовка закончилась чуть ли не раньше, чем началась, с нас не удержат за невыход на работу, зарплату подняли до прежнего уровня. Да, все выглядит очень неплохо.

Эмрис усмехнулся.

— Тебя, как я посмотрю, это не очень-то радует, — сказал он. — Ты, похоже, настроился повоевать.

— А вот на это не стоит настраиваться, — проворчала Гвинет, вытирая руки. — Люди и так с ног валятся от голода.

— Все бы так, миссис Рис, — проговорил Оуэн, — но мне что-то не внушает доверия этот граф. Думаю, он хитрит с нами. Ну да ладно. Шерон, ты готова?

Чему быть, того не миновать, подумала Шерон и, сняв фартук и аккуратно сложив его, взяла со стула шаль. Пока она закутывалась в нее, бабушка наказывала Оуэну пораньше привести Шерон домой.

— Не забирайтесь высоко в горы! — крикнул им вслед Эмрис. — А не то отцу Ллевелину придется палкой благословлять вас.

— А я отберу ее у него и сломаю об колено, чтобы он благословил уже двумя палками кого-нибудь другого, — ответил ему Оуэн через плечо, и они с Шерон вышли на улицу.

Он крепко взял ее за руку, и они последовали своим обычным вечерним маршрутом по улице к ближним склонам холмов. Воздух был прохладным и влажным, в нем чувствовалось приближение осени. Оуэн хмуро молчал.

— Тебя что-то тревожит? — спросила Шерон.

— Да нет. Так, одна мелочь.

— Что же это за мелочь? — допытывалась Шерон.

— Крэйл, — ответил Оуэн. — Он подглядывал за нашим собранием. Разве он не рассказал тебе об этом?

Шерон охватила дрожь.

— Откуда ты знаешь, что он там был? — спросила она. — С чего ты взял это?

— Он сам сказал мне. — Оуэн испытующе посмотрел ей в лицо. — Сегодня утром он вызывал меня в замок. Разве он не говорил тебе?

— Я не видела его сегодня. — Шерон почувствовала, как кровь отхлынула от лица. — Я хожу в замок не для того, чтобы разговаривать с ним, а чтобы учить Верити.

Оуэн ничего на это не ответил и, отвернувшись, задумчиво посмотрел на отдаленные холмы.

— И почему ты думаешь, что он станет разговаривать со мной об этом? — не отступала она. Неужели Оуэн знает, что она тоже была этой ночью в горах? Неужели?..

— Шерон, — глухо произнес Оуэн, — кто-то предупредил графа о собрании. Он сам признался мне в этом, но не захотел назвать имя осведомителя. Но доносчик — среди нас.

Шерон похолодела, когда поняла смысл его слов. И смысл его вопросов.

— Ты думаешь, это я донесла графу? — спросила она. Ее глаза округлились от ужаса и возмущения. — Оуэн, я не делала этого! Я не доносила ему! Да и зачем мне это делать?

— Но кто-то же донес, — сказал Оуэн. — Сегодня, когда мы говорили об этом с мужчинами, твое имя прозвучало не раз. Есть такие, которые даже убеждены, что это сделала ты.

Шерон, потрясенная и оскорбленная, остановилась и резко повернулась к Оуэну.

— Кто же это, Оуэн? — возмущенно воскликнула она. — Может быть, ты? Признайся, ты тоже считаешь, что это сделала я? Ты думаешь, что я хочу, чтобы тебя и твоих друзей уволили с работы?

Оуэн взял в ладони ее лицо, крепко удерживая подбородок большими пальцами, чтобы она не смогла отвернуться. Он долго смотрел ей в глаза, прежде чем ответил:

— Нет. Я не верю, что ты могла пожелать мне такого. Да и другим людям нашей долины.

Странно, но его доверие не принесло ей облегчения. Она чувствовала, что готова вот-вот расплакаться, и кусала сдерживая рвавшиеся из груди рыдания. Она обманула Оуэна, обманула в другом, гораздо более важном. Но так уж повернулось, что сейчас неподходящее время, чтобы признаться ему в своем грехе и порвать с ним. Если она сейчас сделает это, ее наверняка сочтут виноватой и в том, к чему она совсем непричастна. Да, она виновата, но в другом. Она помолвлена с Оуэном и изменила ему. Но она не предавала его. Она не предавала людей Кембрана.

— Спасибо тебе, — сказала она Оуэну.

— Но теперь тебе точно нельзя бывать в замке, — сказал он. — Теперь-то уж наверняка, Шерон. Я верю тебе, но другие мужчины вряд ли поверят. Тебя и так уже подозревают в доносительстве. А некоторые находят этому кучу всяких причин. Одни говорят, что граф — красавчик, что у него денег куры не клюют, другие — что вы с ним одного поля ягода, не то что я.

Шерон чувствовала себя оплеванной.

— В общем, тебе надо уйти оттуда, чтобы снять с себя всякие подозрения, — закончил Оуэн.

— Только для этого? — спросила Шерон. — Даже когда ты веришь мне? Но, Оуэн, разве тем самым я не признаю свою вину? Разве это не будет выглядеть так, что ты уличил меня в доносительстве, приструнил и заставил отказаться от работы?

— Ну и хорошо, если так, — ответил Оуэн. — Если мужчины сочтут, что я задал тебе хорошую трепку и ты послушалась, они успокоятся и разговоры утихнут. Я считаю, что лучше всего повернуть дело именно так — ну, разве что бить тебя я не стану, потому что верю тебе. Но ты будешь в безопасности, если все сочтут, что я сам разобрался с тобой.

Шерон закрыла глаза. Но его сильные руки, державшие ее за подбородок, не позволили ей спрятать лицо.

— Никогда, — ответила она. — Нет и еще раз нет. Я никогда не соглашусь на это, Оуэн. Я не понимаю, как у тебя язык поворачивается предлагать мне такое?

— Гордость не позволяет тебе послушаться меня, так, что ли? — горько произнес Оуэн. — Тебе стыдно, что кто-то будет говорить, будто я проучил тебя, да? Но ведь все скоро об этом забудут. И уж поверь, никто из-за этого не станет относиться к тебе хуже.

— Я не хочу, — сказала Шерон, — не хочу отмываться от того, чего я не делала. И не брошу свою работу. Я не хочу отказываться от нее. Она дорога мне. Я люблю Верити.

И все-таки она чувствовала себя виноватой. Но она не могла ему признаться сейчас. Это добавило бы масла в огонь обвинений. Ах, он должен ей поверить, он должен поверить в то, что она не совершала того, в чем ее обвиняют!