— Одну минуту, штурмбанфюрер, — прерывает его Алукард.

«Прости, полицейская. И пусть Интегра меня простит тоже. Я думал, что оставил свою прежнюю жизнь позади, что она умерла, покрылась мхом и камнем, и рассыпалась пеплом от времени. Я думал, что свободен от прошлого. Но это больше меня. Это важнее всего остального. Я не могу иначе. Прощай.»

И словно песчинку, меня выбрасывает из его сознания.

***</p>

<p>

Глава 16. Obscura reperta</p>

<p>

Странное дело — первое, что от меня потребовала Интегра, это признать, что я что-то неправильно поняла в происходящем. Так велика была ее вера в Алукарда, что даже предельно ясное событие она отказывалась трактовать напрямую.

— Нет, — в сотый раз покачала она головой. — Это абсолютно невозможно. Ты не поняла того, что он передал. Это просто военная хитрость, через час-другой он свяжется с тобой повторно и доложит об уничтожении «Миллениума» и этого мерзавца Руди. Иначе быть не может.

— Но то, что он передал… было… было однозначно. Он принимает условия и переходит…

Интегра решительно отстранилась и встала.

— Достаточно. Я не верю.

«Я не верю». Трудно представить себе худшее развитие событий. В конце концов, недостаток личного состава можно восполнить, боеприпасы — купить, стратегию действий — разработать и внедрить. Но что делать, когда руководство попросту игнорирует опасность, отказывается ее признавать?

И разговаривать тут дальше — все равно, что топором пытаться рубить тесто. Бесполезно и крайне утомительно.

Я осталась одна. В том смысле, что только я, похоже, понимала, что нужно что-то делать. Алукард мог считать, что с его сдачей все закончилось, Интегра — продолжать верить, что все продолжает идти по плану, но интуиция внятно подсказывала, что дело еще далеко от завершения.

Женская интуиция — и так-то безошибочная штука. А год под пулями и снарядами вообще обостряет ее до невозможности.

В общем, некоторое время я еще потеряла, просидев у себя в комнате, тупо уставившись в стену. В лазарет идти уже не хотелось, от слова совсем, да и передвигаться я уже могла без посторонней помощи, а в нашем деле это практически приравнивается к полному выздоровлению.

Руди-Руди-Руди… Что-то такое важное я поняла про тебя там, сидя в голове у Алукарда, настолько важное, что сознание встало на дыбы: «Не забыть! Черт! Пригодится!», но то, что произошло потом, напрочь вышибло из мозга все, кроме пустого, тупого удивления и растерянности. Реакция Интегры на мои слова была, по большому счету, объяснимой. Она была прагматиком до мозга костей и не умела работать с невероятным. А произошедшее было именно таким.

Алукард предал. Не мог предать по самой своей сути, но предал все равно. Призрачный шанс на вторую жизнь для своего сына оказался важнее клятвы верности семье Хеллсингов. С другой стороны…

Своих детей у меня не было — не сподобилась как-то, ни времени не было, ни желания. Зато у меня были родители (вот именно — были. Переведены в прошедшее время одной стальной трубой, набитой порохом, ксилидином и нитроглицерином. Они были террористами, наверняка). И я хорошо помню, как в университете разразился скандал, когда декан, увидев черно-оранжевую ленточку на моем рюкзаке, самолично сорвал ее, растоптал, после чего пообещал отчислить с волчьим билетом за «антинациональную деятельность», а попутно еще и скинуть информацию на меня в службу безопасности. Он был идейный, грубый человек с тяжелым характером, и вполне мог исполнить обещанное. Так вот, в тот вечер, когда я сидела дома и смотрела пустым взглядом в монитор, в комнату внезапно вошел отец. Как обычно, хмурый, сосредоточенный и немногословный.

«Не волнуйся, — сказал он. — Ничего он тебе не сделает».

«Откуда знаешь?» — поинтересовалась я.

«Оттуда, — буднично пояснил отец, — что если он только дернется, я его зубами на куски разорву. В буквальном смысле. За то, что посмел замахнуться на мою дочь».

Ну, он не «замахнуться», правда, сказал, употребил другое слово. Мой отец, обычный инженер, в последний раз державший в руках оружие на сборах в далекой молодости, был готов на все ради своей Машеньки. Даже в ситуации, где с ним вполне реально могли сделать что угодно.

Стоит ли удивляться тогда, что обладающий неизмеримо большим могуществом высший вампир мгновенно забыл о любых обещаниях, клятвах и десятилетиях службы семье Хеллсинг ради возможности еще раз посмотреть в глаза сына?

Думаю, Интегре вообще не приходила в голову такая мысль. Она-то своего отца, насколько я помню, почти и не знала. Об этом и Руди, кстати, говорил, насчет того, что с родительской точки зрения, поступок Алукарда безупречен — какой отец поступил бы иначе, будь у него шанс?

Черт, опять Руди. Что же он сказал такого, что почти навело меня на правильный ход мыслей? А ведь это было совсем недавно, что-то мелькнуло в его беседе с Интегрой, что-то про Владу, и про нашу операцию в Белгравии, суммируя все неудачи и чудовищные провалы в исполнении…

Стоп.

«Не удивлюсь, если эта милая девушка на самом деле не мертва, а просто уложена куда-нибудь в камеру длительного хранения, я знаю, у вас такие есть.»

«Я знаю».

Что это значит?

Это значит, что Руди осведомлен о секретных военных разработках организации «Хеллсинг». Вероятность первая — он узнал о них во время своего заключения, пока подвергался не слишком милосердным экспериментам со стороны организации.

Вероятность вторая — внутри «Хеллсинга» у него есть информатор.

Первый вариант отметаем сразу — у беспомощного, пускай и долго живущего, пленника вряд ли была возможность знакомиться с перспективным оборудованием организации. Куда интереснее выглядит вторая возможность. И я, кажется, даже знаю, с кем мне сейчас стоит поговорить. И куда приведет эта ниточка, если только мне удастся за нее потянуть с нужной стороны и распутать этот дурацкий клубок.