Валенсия снова взял бумаги, аккуратно сложил их и передал Пабло.

- Просмотрите ещё раз и постарайтесь проникнуться революционным духом. Даю вам эту возможность.

- Я перечитывал проект больше десяти раз, моё мнение изложено на полях. Этот закон, с моей точки зрения, очень сильно отдаёт тоталитаризмом.

Роберто Валенсия усмехнулся, закурил сигарету и, выпустив дым, твёрдо взглянул в глаза Пабло.

- Свобода! - воскликнул он. - Свобода! Вы, интеллигенты, играете словами, как дети игрушками. Вдохновлённые этим мифом, буржуазные писатели уже несколько веков создают литературу, оторванную от классовой борьбы, от реальной действительности.

- Пресловутый социальный заказ! Но почему художник должен непременно чувствовать свою связь с коммунистической партией, будто она является единственным носителем истины? Почему он не может писать просто о человеке, о жизни во всём её разнообразии, о её противоречиях, бесчисленных лабиринтах и тайнах? Вы, коммунисты, жонглируете двумя шарами: историей и человечеством, но забываете о личности, считаете оправданным убийство человека для спасения человечества. Таким образом, смерть для вас тоже стала абстракцией.

Валенсия, казалось, находил удовольствие в споре. Лёгкая улыбка на секунду смягчила его жёсткий рот.

- Как-то в горах ты сказал мне, что считаешь себя гуманистом. Я тогда был слишком занят одной операцией и не мог терять время на теоретические дискуссии. Однако теперь я тебе возражу: гуманизм и либерализм - всего лишь роскошная мантия короля, который оказался голым. Вы, интеллигенты, тоже заворачиваетесь в эту мантию, стараясь избежать ответственности, отказываясь занять решительную позицию.

- По-вашему, я не занял такой позиции?

- Заняли, но против воли и без достаточной моральной подготовки, чтобы быть последовательным до конца.

- Что значит "до конца"? Признать законными убийство и насилие? Согласиться с тоталитарной системой правления? Нет, Валенсия, в этом на меня не рассчитывайте!

- Откровенно говоря, я ни в чём на вас не рассчитываю. И никогда не обольщался на ваш счёт. Слишком хорошо знаю людей вашего типа. Я уже говорил вам однажды и повторяю сейчас: вас больше интересует собственное спасение, чем спасение народа. Вы можете отрицать, но религиозное воспитание оставило в вашей душе семена, которые взошли чувством вины и желанием её искупить. Люди, подобные вам, никогда не смогут бороться за социальную справедливость.

Пабло Ортега встал.

- Как и положено литератору, - продолжал Валенсия, - вы не перестаёте играть словами. А при виде первой же капли крови вы и вам подобные недотроги съёживаетесь, заболеваете медвежьей болезнью и убегаете в кусты. - Жестом прокурора он протянул руку в сторону Ортеги. - Держу пари, что через несколько недель вы будете ворчать (если уже не ворчите), что это не та революция, о какой вы мечтали. И в конце концов при первой возможности удерёте в Майами, где станете загорать, ходить по казино, пописывать статейки против революционного правительства Сакраменто и сочинять поэмы о народе, который стонет под "коммунистическим сапогом". Своим мученическим видом вы завоюете расположение американских старушек, пекущихся о спасении "банановых республик", а ваши статьи очень хорошо будут оплачивать редакторы-янки.

- Вы ошибаетесь, Валенсия, я не уеду отсюда. Я останусь, чтобы получить то, что революция обещала народу. Я имею на это право.

- Вашего права я не оспариваю, но сомневаюсь, что вас хватит на это.

- Поживём, увидим...

Валенсия взял термос, налил в стакан немного воды, проглотил таблетку из железной коробочки и запил её водой. Его рубашка цвета хаки пропотела под мышками. Жужжал вентилятор. Вдруг зазвонил телефон, и Валенсия схватил трубку.

- Да, Валенсия... Что случилось? Что? Сейчас нет. Минут через пять вели ему войти.

Положив трубку, он сел на край стола и скрестил на груди руки.

- Послушайте, Пабло. Ваш друг Грис говорил, что есть насилие, которое он приемлет, хотя и без восторга. Это насилие справедливости над насилием бандитов. Сейчас перед нами стоят гигантские задачи, и мы не можем терять время на пустяки.

- Если вы считаете жизнь человека пустяком, у меня мало надежд на будущее этой революции.

- Не беспокойтесь, мы, истинные революционеры, позаботимся о её будущем, в которое верим.

Несколько дней спустя Ортега и Годкин, пообедав, гуляли по вечерним улицам Серро-Эрмосо, когда услышали передаваемое по радио сообщение о том, что Габриэль Элиодоро Альварадо выписан из госпиталя и в ближайшее время предстанет перед революционным трибуналом.

- Ты знал об этом? - спросил Билл.

- Да. Со вчерашнего вечера. Последнее время я много думал о нём...

- Неужели ты полагаешь, что ответствен и за его судьбу?

Они вошли в бар выпить кофе.

- Я уже принял решение, Билл: предложу себя в защитники Габриэля Элиодоро.

Годкин закурил трубку, выпустил дым и взглянул на друга.

- Зачем?

- Не знаю. Просто так.

- Нет, не просто. Ты хочешь что-то доказать. Но кому и что?

Пабло пожал плечами. Барменша, смуглая девушка с большими глазами, подведёнными синим карандашом, кокетливо улыбнулась, ставя чашки с кофе на мраморную стойку.

Пабло залпом выпил горячий кофе и сморщился, так как забыл положить сахар.

- Что ты скажешь о моей идее?

- Она может стать самоубийственной. Особенно после твоего разговора с Валенсией.

- Ну и пусть! Пей кофе, и пойдём в кино.

На следующее утро Пабло удалось повидать Барриоса и сообщить ему о своём решении защищать Габриэля Элиодоро.

Барриос внимательно выслушал его.

- А вы подумали о том, что это может вам повредить?

- Да.

- Публично защищать такую сволочь, как Габриэль Элиодоро, - отвратительная и неблагодарная задача. Я удивлён тем, что вы добровольно вызвались на это грязное дело. - Немного подумав, он добавил: - Никто не поймёт вас.

- Знаю.

- Ваше положение может значительно ухудшиться.

- Это меня мало интересует.

- Но я надеюсь, что вас по крайней мере интересует революция!

- Разумеется.

- И вы считаете, что, защищая Габриэля Элиодоро, поможете нашему делу?

- А вы, генерал, как считаете: имеет Габриэль Элиодоро право на защиту или нет? - запальчиво спросил Пабло.

- Имеет, хотя и не заслуживает этого. Мы хотели дать ему профессионального адвоката, но раз вы настаиваете...

- Настаиваю.

- Надеюсь, впоследствии вы не станете оправдываться тем, что вас заставили взять на себя эту щекотливую роль.

- А разве мне придётся оправдываться?

- Ещё один вопрос. Вам известно, кто будет на этом процессе прокурором?

- Нет.

- Сам Роберто Валенсия. И знайте, он будет беспощаден. Не исключено, что когда вы кончите свою речь, прокурор попросит слова и сотрёт в порошок не только преступника, но и вас.

- Могу я быть откровенным, генерал? От Роберто Валенсии можно ждать многого: ума, мужества, стойкости... только не пощады.

- Вы критикуете нашего товарища?

- Хочется верить, что мы ещё не обожествляем вождей революции, а значит, от критики они не ограждены...

- Вы отдаёте себе отчёт, насколько опасен такой образ мыслей?

- Да, но иначе думать я не могу.

Мигель Барриос в упор взглянул на Пабло.

- Хорошо! Я скажу председателю трибунала, что не возражаю против вашей просьбы защищать своего друга Габриэля Элиодоро Альварадо.

- Должен внести ясность: Габриэль Элиодоро не является моим другом.

Мигель Барриос нетерпеливо хрустнул пальцами.

- Пусть так, капитан! Можете идти.

В тот же день Пабло Ортега получил разрешение переговорить со своим подзащитным, находившимся в казарме 2-го пехотного полка под охраной двух автоматчиков. Квадратная комната оказалась просторнее и светлее, чем Пабло ожидал. Тусклый свет этого душного облачного вечера проникал сквозь зарешеченные окна, выходившие во внутренний двор казармы.