- Что скажете, Клэр?

Секретарша сильно потянула носом, но промолчала.

- Что говорят в канцелярии? - снова спросил он.

- Не знаю, господин посол, я не слушаю сплетен.

- Но вы-то верите в то, что Виванко действительно пытался меня убить?.. Или не верите?

- Кроме ваших слов, господин посол, существует еще заключение полицейских экспертов, которые это подтверждают.

- А вам известно, что в кармане покойного и в ящике его рабочего стола мы нашли в высшей степени компрометирующие документы?

Сжав губы, Огилвита, не моргая, смотрела в глаза шефу. Габриэль Элиодоро не выдержал прямого взгляда этих светлых глаз, которые, казалось, читали его мысли, и опустил голову.

- Ладно. Где сейчас Пабло?

- Он еще не приходил.

- До сих пор? Позвоните ему домой.

- Уже звонила. Никто не отвечает.

- Когда соберутся журналисты?

- Через двадцать минут.

- Я хочу, чтобы Пабло был моим переводчиком.

- Если бы господин посол разрешил мне высказать свое мнение, я бы сказала, что Пабло не подходит для этой роли.

- Это почему же?

- По причине, которую он сам объяснит вам сегодня или завтра... или немного позднее.

Габриэль Элиодоро задумчиво уставился на портрет дона Альфонсо Бустаманте.

- Хорошо, тогда вы будете переводить.

- Отлично, господин посол.

- Как вы считаете... что я должен сказать журналистам?

- Расскажите, что случилось. И чем меньше вы будете комментировать происшествие, тем лучше.

Габриэль Элиодоро медленно кивнул, взял нож из слоновой кости и стал постукивать им по стеклу стола.

- Вы полагаете, представители печати попросят меня показать документы? Я хочу сказать - бумаги, доказывающие участие Виванко в заговоре?

- Без сомнения.

- Но документы эти в сумке дипкурьера, летящего в Серро-Эрмосо! А фотокопий у нас нет.

- Так и скажите репортерам.

- Что с вами сегодня, Клэр?

- Ничего, господин посол.

- Хорошо, когда журналисты приедут, проводите их в конференц-зал. И велите принести нам кофе... виски или мышьяку!

Секретарша удалилась. Габриэль Элиодоро, почувствовав на себе чей-то взгляд, поднял голову и, встретившись с суровыми глазами дона Альфонсо Бустаманте, метнул в него нож для разрезания бумаг.

Сообщение о трагедии, разыгравшейся в посольстве Сакраменто, американские газеты опубликовали на видных местах. "Пост", "Стар" и "Ньюс" уделили происшествию особенно много внимания. Интервью с послом все газеты воспроизвели без комментариев, кроме одной нью-йоркской, поместившей ядовитую статью под заголовком "Еще один черный день в посольстве Сакраменто". Как и следовало ожидать, в статье этой исчезновение Гриса связывалось с убийством Виванко.

Пабло узнал о случившемся от Билла Годкина. Они отправились завтракать в кафетерий отеля "Статлер" и, сделав заказ официанту, молча уставились друг на друга. Первым заговорил американец:

- Что ты думаешь об этом, Пабло?

- Я нахожу, что дело плохо состряпано... А ты?

- Согласен, но некоторые факты полностью подтвердила местная полиция. На Габриэля Элиодоро действительно было совершено покушение, револьвер действительно принадлежал Виванко, и на рукоятке были обнаружены отпечатки его пальцев, а пулю, выпущенную из этого оружия, нашли в ступеньке лестницы. Пуля же, которая убила Виванко, действительно была выпущена из револьвера ночного сторожа. И что еще важнее - показание ночного сторожа, подтвержденное послом и мажордомом, не вызывает никаких сомнений. Их показания ни в чем не расходятся и вполне достоверны.

- И все же версия насчет заговора состряпана Габриэлем Элиодоро и военным атташе, уж он-то специалист по такого рода делам. Письмо, в котором Грис якобы пишет о своем побеге, просто смехотворно. У профессора не было ни малейшей необходимости бежать из Штатов. Если бы он захотел, он мог бы совершенно легально уехать на Кубу или в любую другую страну. А как объяснить то, что его имя не значится в списках пассажиров ни одной авиационной или пароходной компании, покинувших Америку за последние две-три недели? И потом, разве отправляются в путешествие, не взяв ничего из одежды, даже очков, не приведя в порядок дел? Такой человек, как Грис, не уехал бы, не расплатившись за квартиру и по другим счетам и не сказав ни слова своему шефу в университете. Да и со мной он обязательно простился бы, хотя бы по телефону.

Официант принес заказ: черный кофе с сухими гренками - для Пабло и плотный завтрак: яичницу-глазунью, сосиски, овсяную кашу, поджаренный хлеб, сливочное масло - для Годкина, который тут же принялся за еду.

- Я согласен с тобой, - пробормотал он и вытер подбородок, испачканный яичным желтком. Пабло выпил кофе, но к гренкам не притронулся.

- Сегодня я не заснул ни на минуту, все думал, что мне делать... Написал длинное письмо родителям, сообщил о случившемся и о том, что подаю в отставку.

- Ты уже отправил письмо?

- Рано утром, пока не передумал... Когда мы выйдем отсюда, я пошлю телеграмму в министерство иностранных дел с просьбой об отставке.

Годкин намазывал повидлом поджаренный хлеб.

- А потом?

- Пойду в канцелярию, поговорю с послом.

- И что он, по-твоему, скажет?

- Это меня не интересует.

- А как Освободитель использует эти "подрывные документы"?

- Они явятся предлогом, которого Каррера ждал, чтобы отменить приближающиеся выборы и сделать первую попытку остаться у власти.

- Держу пари, что уже сегодня вечером мы получим из Сакраменто чрезвычайное сообщение. И я сейчас, сию минуту, нисколько не боясь преувеличений, могу составить подробную информацию о том, что там произойдет...

На следующий день газеты вышли с сенсационными заголовками о новом перевороте в Сакраменто. Генералиссимус Хувентино Каррера объявил об отставке кабинета, распустил обе палаты конгресса и ввел осадное положение по всей стране. В Сакраменто производились массовые аресты лиц, замешанных в заговоре "левых, имевшем целью насильственное свержение правительства". Только в федеральном университете было арестовано и подвергнуто заключению более двухсот человек - профессоров и студентов. В своей речи, произнесенной по радио, президент объяснил, чем были вызваны принятые им меры, и попросил поддержки у народа, в преданность которого он безоговорочно верил. Далее он заявил, что его стремление к справедливости не помешало ему проявить "непреклонность по отношению к изменникам, угрожающим общественному порядку, демократической системе и христианским традициям нашей родины".

Прочтя это сообщение, Огилвита глубоко вздохнула: еще один государственный переворот!

Почти все утро посол созванивался со своими коллегами по ОАГ - просил о срочном созыве чрезвычайной сессии Совета, на которой он смог бы дать информацию о политическом положении в Сакраменто.

Молина чувствовал себя подавленным. В газетах он прочел сообщение о том, что дон Панфило Аранго-и-Арагон обратился к католикам с призывом без колебаний поддержать президента в решающий момент его борьбы против большевизма.

"Еще одна глава в его славной биографии!" - подумал министр-советник, которого, однако, больше заботило не уже случившееся, а последствия этих событий. У Молины было предчувствие, что главное еще впереди: в Сакраменто в любой момент могли высадиться войска эмигрантов. Да и внутри страны, судя по всему, обученная и вооруженная пятая колонна ожидала лишь сигнала для начала восстания.

"Что будет со мной, если революция победит?.." - думал он. Даже вульгарного и нечистого на руку Карреру он предпочитал любой левой диктатуре. Умереть он не боялся. Жизнь порой страшила его больше, чем смерть, но в случае победы мятежников на родину он решил не возвращаться. Лучше покончить с собой, чем подвергнуться оскорблениям в революционном трибунале, очутиться в грязной тюремной камере, терпеть издевательства со стороны врагов. Смерть лучше, в тысячу раз лучше: мгновенная, чистая и достойная.